– На все воля Господа, – тихо произнес священник.
– И чудотворную статую святой Анны тоже по Его воле сожгли? – гневно произнес граф. – А ваш монастырь кармелитов?
– Папа, твой гость скучает, – произнесла Полина, снимая градус напряжения в беседе. – Давайте поговорим о чем-нибудь приятном.
Полина изобразила теплую улыбку:
– Здесь довольно прохладно, не находите? Скажите, а вы играете в шахматы?
– Меня считают сильным игроком, по крайней мере, по ту сторону океана, – ответил я.
– Как учила меня моя мама: доверяй, но проверяй.
– Ваша мама, несомненно, очень мудрая женщина, – констатировал я.
Граф сделал вид, будто не услышал наш диалог, потом покачал головой и неожиданно рассмеялся:
– К сожалению, приятного в моих словах будет мало, – с ухмылкой произнес граф. – Я не зря интересовался, сколько стоит хлеб. На будущий год наши мужчины останутся без вина, наши дамы без шелка и кружев, а мы без замка. Это и есть то известие, о котором я говорил перед ужином. Брюссельский банк продал наши векселя.
– Уж не вашему ли дорогому гостю, отец? – подозрительно посмотрев на меня, произнес виконт
[60].
– Да. И я благодарю господа, что ему, а не какому-нибудь мерзавцу, вроде Лафита
[61]. Посему наш дорогой гость останется, а мы поговорим по-семейному.
Пару мгновений спустя на небольшом пятачке свободного пространства стола, среди кубков и тарелок появился сложенный вчетверо вексель.
– Узнаешь? – спросил граф, обращаясь к сыну.
Александр, насупившись, забарабанил пальцами по золоченому подлокотнику кресла, на высокой спинке которого, прямо над головой красовалось резное изображение фавна, вечно пьяного и лукаво подмигивающего. Спустя непродолжительное время он нехотя заявил:
– Я что, упомню все векселя?
И тут открылся лингвистический филиал курса для портовых грузчиков. Все произнесенное тихим, но емким и целостным, как удар молотка, словом привело меня в полный восторг. Хитросплетение бретонских выражений, неповторимая экспрессия, вычурность слога старого графа была неповторима.
– Макрон поклялся разорвать вексель! – оправдывался виконт, едва схлынул первый запал.
– Как ты мог одолжить этому любителю старых камеристок триста тысяч ливров? – орал граф. – Как? Замолчи! Я уже начинаю сомневаться в добродетели твоей матери.
– Он предложил купить крупную партию текстиля и алансонские кружева в начале лета. Денег не хватало, и я выписал вексель.
– Дерьмо! – процедил сквозь зубы граф. – В Лионе уже как два месяца все склады забиты. Где кружево?
Виконт не произнес ни слова и резко покраснел.
– Все еще хуже, чем я предполагал, – сказал граф, судорожно ослабляя шейный платок. – Мало того, что с его покровительницей он недосягаем, так еще взять с него нечего.
– Отчего же нечего? – загадочно произнес священник. – Он капитан большой лодки с парой пушек, пусть продаст.
– Лодка длиною в тридцать метров с восемнадцатью карронадами называется корвет, – поправил священника виконт.
– Думай, о чем говоришь, Жюль! – крикнул граф, игнорируя сына. – Мятеж против императора – это прямой путь на эшафот. А ты, умник, заткнись! Сколько стоят восемнадцать карронад?
– Тысяч пятьдесят.
– Так! Это уже интересно, – произнес граф и посмотрел на меня.
– Я бы купил судно целиком, – в шутку сказал я. – Только кто продаст?
Граф улыбнулся, но не с довольным видом, а скорее сокрушенно, точно проигрался в карты.
– По-моему, тут и так все ясно, – вдруг сказал он. – Вот и Жюль говорит, то капитан продаст лодку. Что, сын, уговоришь своего партнера? А ты не мотай головой, попробуй!
Семейный ужин закончился скандалом или, как на мой взгляд, хорошо режиссированным спектаклем. Впрочем, еще было рано делать какие-либо выводы, и как только граф покинул стол, все потихоньку разошлись.
* * *
Утро прошло без каких-либо эксцессов, словно и не было никакого скандала. За плотным завтраком граф шутил и отвечал на остроты и даже пожурил сына за анекдот «на грани дозволенного», назвав некоторые вещи своими именами. И ни капельки холода между отцом и сыном. После завтрака я выбрался на прогулку, дабы показаться на глаза Полушкину, разместившемуся где-то в лесу. Де Дре бережно относились к своим лесным угодьям, не позволяя никому и думать о том, что там можно поохотиться или свалить дерево, и начинавший расти где-то шагах в четырехстах от замка лес напоминал непролазную тайгу. Но только не для Ивана Ивановича. Я точно был уверен, что он сам спрячется как надо и о товарищах своих побеспокоится. Для него и легендарный Бросселианд
[62] был бы как дом родной, а фея Моргана – подружка. «Задержался я что-то, – подумал я, – скорее всего, еще день-два и наступит развязка. В принципе, я бы сегодня все решил, но информация по Макрону чуть не нарушила все планы. Тут надо давить и пытаться выжать все возможное, так как в Кале к нему подступиться невозможно. Судно стоит на ремонте, и этот гаденыш слишком любим своей командой и практически не высовывается из казармы, окружив себя лоретками
[63]. Вчера граф сказал правду: Макрон действительно любитель женщин старше себя».
– Добрый день, месье! – прозвенел возле меня задорный и звонкий женский голос.
Я поднял голову и чуть ли не покраснел. Задумавшись, я только что непростительно манкировал всеми приличиями, не поклонившись виконтессе, которая восседала на лошади и оказалась совсем близко от меня. Поспешно сняв цилиндр, я рассыпался в извинениях. Пока я говорил, она внимательно смотрела на меня, придерживая лошадь, и на губах ее трепетала загадочная для меня полуулыбка. Я бы смело назвал ее улыбкой сфинкса, уж больно многое она говорила и еще больше скрывала. В костюме для верховой езды, в отличие от мало что скрывающего, вызывающего и броского вчерашнего шлиза, Полина не производила впечатления красавицы, но источала такое жизнелюбие, такую энергию, что затмевала любых красавиц. Под ее открытым и насмешливым взглядом я и не заметил, как стал путаться в словах и, признавшись, что был чересчур поглощен своими мыслями и не смотрел по сторонам, сконфуженно умолк.
