– И о чем же вы думали, месье? – осведомилась виконтесса с напускной строгостью.
– Вы не поверите, о куртизанках Макрона.
– Какой ужас! – вырвалось у Полины. Она говорила вроде бы совершенно искренне, и в то же время присутствовало в ее интонации какое-то преувеличение, беспокойная, жалящая нотка, которая давала понять, что маркиза иронизирует, и, может быть, даже не столько над предметом моих мыслей или своим собеседником, а над самой собой. Все же революция спустила многие тормоза нравственности, и многие свободы выпорхнули наружу. И если раньше с едва знакомыми людьми говорить о женщинах с низкой социальной ответственностью было дико, то сейчас я поймал себя на том, что не могу удержаться от улыбки.
– Простите, я совсем недавно вернулся из морского путешествия, а море не церемонится с людьми, да и люди на корабле не церемонятся друг с другом, – сказал я, пожимая плечами.
– Надо же, а вы хоть и неважно изъясняетесь по-французски, но сказали чистую правду, – выдержав некую паузу, смотря в мои глаза, произнесла Полина. – Вы мне интересны, имейте это в виду.
И прежде чем я успел опомниться, она уже величаво покачивалась в седле.
Обед был непримечателен, а вечером я вновь посетил кабинет с картиной и с ходу ошарашил его хозяина необычным предложением.
– Перед тем, как приехать к вам, я наводил справки, оказывается, вашей семье принадлежит крупное производство, и вы сами слывете успешным хозяйственником, а я, знаете ли, большой почитатель кальвадоса. Как вы думаете, если от меня поступит предложение вместо золота по векселю принять продукцию ваших цехов и даже доплатить?
– Это очень интересно, – произнес граф. – Я слушаю.
– Сейчас ваш управляющий отгружает мне товар в счет погашения по долгу, а на будущий год я жду от вас такое же количество, даже в двойном размере, но за деньги, которые заплачу сейчас. Думаю, если пара сотен тысяч франков еще полежат до осени в Парижском банке, то даже и проценты какие-нибудь набегут. С момента погрузки на борт торговца вы получите к ним доступ, и мы закроем сделку.
– А у вас хватит денег?
– Оборотных средств всегда не хватает, и пусть на первый взгляд все выглядит как авантюра, я твердо решил заняться этой работой. Если не с вами, то поеду в Нормандию. Этот год для французских виноделов довольно сложный, урожай собрали большой, а рынки сбыта, наоборот, уменьшились. Так как?
– С остальными можно повременить, – быстро произнес граф. – Торопливость в нынешних обстоятельствах неуместна. Сорок бочек шестилетнего кальвадоса и пять, может, шесть бочек муската из Миреваля покроют мой прошлогодний вексель с лихвой. Больше нет, кальвадос минимум два года должен зреть, перевозить же с места на место сидр – только загубить труд за весь сезон. На будущий год созреет и будет готов к отправке урожай девятого года, там двести сорок двухмюидовых бочек из лимузенского дуба на двести пятьдесят семь тысяч шопин
[64]. Если осилите по деньгам, то я готов на соглашение.
Я кивнул головой, подтверждая.
– Тогда я вызываю на утро нотариуса. А вот что прикажете делать со вторым документом? Я ума не приложу, как выйти из сложившейся ситуации. Послушайте, вы же благородный человек. Я не силен в русских титулах, но как минимум шевалье, а давайте я выдам за вас свою дочь?
– Вы предлагаете мне купить вашу дочь за триста тысяч франков?
– Она стоит больше. И она не совсем моя дочь.
– Договаривайте…
– О-о, это необыкновенная история. Она одна из тех, которые старые камни замка предпочитают навечно скрыть. Но я возьму на себя смелость и немного приоткрою завесу тайны. Полину в грудничковом возрасте вывез из России Эдмон-Шарль Жене. Это было неспокойное время, и я бы даже сказал обильно сдобренное людской кровью. Люди боялись стука в дверь. Вы даже себе представить не можете, – вздохнул граф. – В то время под словом «политика» имелись в виду исключительно события вроде войны за свободу, все газеты были одного направления. В тот год многие достойные люди попрощались с жизнью. Собственно, когда в январе Людовика обезглавили, Эдмон-Шарль уже был назначен послом в Америку. В Рошфоре его ждал фрегат L'embuscade
[65], и по пути туда он заехал ко мне. Де Дре испокон веков славились умением выживать при самых паршивых раскладах и не потому, что держали нос по ветру или не стеснялись доставать свой меч. Исключительно за счет тугой мошны. И если кто-то говорил о человеке, что тот богат, то в Бретани добавляют: богат как де Дре. Так Полина осталась со мной.
– А вы не допускаете такой возможности, что она дочь этого Эдмона, – предположил я.
– Нет! – твердо ответил граф. – Конечно, я спрашивал его, и в ответ он поклялся на кресте, что ребенок этот – не просто месть одной очень высокопоставленной особе, а козырная карта, которая откроется лет через десять. Вы же полны азарта, и уже сейчас пытаетесь просчитать возможные комбинации, я правильно понял?
– Позвольте, насколько я понял, срок давно уже вышел.
– Как знать, – задумчиво ответил граф, – как знать. Жене давно разочаровался в политике, и насколько я знаю, осел где-то в Нью-Йорке, женился на дочери губернатора
[66] и возвращаться в Европу не собирается. Однако совсем недавно от него пришло очередное письмо, и за столько лет он впервые вспомнил о нашем давнем уговоре.
– Дайте угадаю, он справлялся о здоровье девочки?
– Вполне возможно, но срок, как только что говорили вы, вышел.
– Из всех знакомых, – с улыбкой объявил я, – вы самый неправильный граф. Какое приданое будет за Полиной?
Граф внимательно заглянул мне прямо в глаза и, не отрывая взгляда, проговорил три слова:
– Имя ее родителей.
– Заманчивое предложение, – произнес я, выставив перед собой ладони, и покачивая их, словно чаши весов. – С одной стороны – документ на триста тысяч, а с другой – смазливая девица с непонятной родословной. Двести фунтов золота и всего одна… Мне надо подумать.
– Конечно, мой дорогой, – почти мурлыкая, любезно проговорил граф, – конечно подумайте. И да, смазливая девица все же виконтесса на сей момент. Приятных сновидений.
