Посматривая за собеседником, Андрея Петровича удивила молниеносная расправа юноши с птицами. Приколов жирного голубя к подносу, Пьер ловко разрезал его на четыре части и буквально проглатывал каждую четверть, извлекая изо рта мелкие косточки и выбрасывая их в старый бочонок, словно только всю жизнь этим и занимался. Его крепкие, как у собаки, зубы перегрызали мясо, словно мельничные жернова, и ему стало даже немного завидно. Как старшие завидуют молодым. Однако чувство легкой ревности моментально растворилось, и карандаш заплясал в его руке, рисуя портрет.
Всякий раз, находясь в городе на рынке, Ромашкин частенько оглядывался через плечо, но на третий день, когда заметил за собой слежку, проявил особую осторожность. И как нельзя вовремя. Пьер едва успел протянуть сверток, как к нему бросились двое мужчин, и только дьявольское везение помогло Андрею Петровичу избежать ареста. Ни минуты не сомневаясь, он использовал свою трость как палку и наотмашь рубанул ближайшего преследователя по лицу. Не ожидавший такого проворства от явного увальня бедолага только и смог обиженно вскрикнуть да рухнуть на прилавок с рыбой. Трость от удара лопнула, и оставшаяся заостренная щепка с рукояткой тут же вонзилась, как троакар хирурга в горло второму, успевшему схватить за рукав. Сам того не ожидая, Ромашкин расправился с соглядатаями, как заправский убийца или даже профессиональный диверсант, о которых он читал в брошюре. На одних инстинктах, ни проронив ни звука, быстро и четко. И только видевший все это юноша с восхищением проронил: «Экспедиция
[85]… хитрый, как лиса, беспощадный, как волк и сильный, как лев».
К поселку перевернутых вверх килем отслуживших свой век лодок Андрей Петрович пробирался словно мышка, скрывающаяся от кошки. Еще загодя он выяснил, каким образом он доберется до Альбиона, и теперь искал рекомендованного ему человека. Иссохший, морщинистый владелец утлого рыбацкого челнока в высокой кожаной шляпе, штопая старую сеть, запросил за то, чтобы отвезти его на остров, двадцать пять ливров. Конечно, ныне все в городе стоило дорого, но это уж ни в какие ворота не лезло. Устремив на перевозчика холодный взгляд, Андрей Петрович предложил ему два экю, надеясь, что он не сдерет все содержимое его кошелька. Французских денег у него было не так уж много, а доставать фунты из котомки он побоялся. Все в Дюнкерке пуще смерти боялись иметь дело с контрабандистами, при которых не было видно товара, но лишь до тех пор, пока дело не касалось барышей. А коли касалось, робкие горожане мигом забывали о страхе перед гильотиной и готовы были, как шакалы, сражаться за каждый денье. Лодочник открыл было рот, потом закрыл его, пригляделся к клиенту повнимательней, оценивая необычную сумку на поясе, из которой торчала рукоять явно не половника и, к его удивлению, заявил, что он оставляет его без куска хлеба. «Кусок изо рта вырывают» – так и сказал, после чего сердито указал на свою посудину.
– Наденешь плащ Жиля. Если не понял, Жиль это ты – мой помощник.
– Это обязательно? – уточнил Ромашкин.
– Залезай! Да поживее, я не собираюсь тратить целый день из-за каких-то жалких пары монет. Эдак я с голоду помру. Пугают людей, заставляют работать за гроши…
Так он и причитал, даже когда, усердно работая веслами, вывел лодку в залив.
– Опускай сеть в воду, – приказал лодочник.
– Зачем?
– Ты что, в первый раз? Сеть должна быть мокрая, мы рыбу ловим.
– А-а, – протянул Ромашкин. – Понимаю. Это хитрость такая.
Травя за борт сеть, Андрей Петрович чуть было не упустил ее в воду и ухватился за веревку в последний момент, словно так и должно было быть, чем вызвал одобрение лодочника.
– И еще, месье. Я вижу, что вам терять нечего и человека прихлопнуть, что до ветру сходить. Вы не думайте обо мне плохого, я свою работу знаю. А пока перебирайтесь ближе к носу и ложитесь-ка отдыхать. Сейчас я поставлю парус, и к утру мы будем на косе. Все дурни отчего-то спешат к Дувру, но мы-то не дурни? Да?
Ориентируясь по каким-то приметам, звездам и еще чему-то, псевдорыбак вывел свою посудину прямо к косе утопленников на рассвете. Оттуда до Уолтона было рукой подать, а висевшие на распорках двадцатифатовые
[86] сети и перевернутые лодки наблюдались тут же. Рассчитавшись, Андрей Петрович с удивлением обнаружил, что лодочник не спешит обратно, и поинтересовался причиной.
– Жду того, кому надо на ту сторону, – сухо ответил тот и отвернулся, не желая продолжать разговор.
«В принципе, – рассудил Ромашкин, – если есть те, кто спешит убраться с материка, вполне вероятно, найдутся и антагонисты. А мне пора, успеть бы до вечера в Лондон».
* * *
Ромашкин шагал по темному, узкому переулку, держа руку на рукояти своего пистолета, спрятанного под широким плащом. Дом на Хэрли-стрит оказался заперт и, не имея возможности туда попасть, пришлось следовать на конспиративную квартиру, адрес которой сообщила дочь Смирнова. В морозной тишине гулким эхом отдавались его шаги, а органы чувств ловили малейший намек на движение или звук. Ветер стих, и с приближением ложной зари от кромки воды начинал подниматься туман, густой и скрадывающий. Через час эти улицы запрудят мелкие торговцы, подмастерья и разный сброд из армии попрошаек. Но пока здесь было спокойно и относительно безлюдно. Тауэр-Хэмлетс – это один из районов Ист-Энда, который еще недавно был деревушкой, тянущейся вдоль северного берега Темзы, к востоку от древнего Тауэра, вдоль основных дорог, в окружении сельскохозяйственных угодий, с болотами и небольшими поселениями на берегу реки. Отсюда черпались людские ресурсы для нужд Королевского флота, здесь процветали отрасли, связанные со строительством и промышленностью, и район привлекал большое количество сельского населения в поисках работы. Это место, один из лондонских «свободных округов», издавна давало приют мастеровым-чужестранцам, которые находили здесь защиту от могущественных городских гильдий. Однако, наряду с французскими ремесленниками, фламандскими бочарами и немецкими пивоварами, сюда стекались воры и женщины с низкой социальной ответственностью, нищие и бродяги. Иными словами, местечко было не из тех, где благоразумный горожанин прогуливается после наступления темноты, и Ромашкин случайно поймал себя на мысли, что, черт возьми, он делает здесь один холодной зимней ночью, когда надо было плюнуть на все и остановиться в гостинице. Этот лабиринт извилистых улочек, густонаселенных бараков и сумрачных дворов нагонял страх и вообще, действовал угнетающе. Как почти все улицы в этом районе, эта была слишком узка, чтобы иметь тротуар, зато обладала приметными ориентирами: ветхий теснившийся барак с желтовато-красной крышей и покосившаяся лавка сапожника, выросшая прямо из обледенелой, втоптанной в грязь булыжников мостовой. Нужный переулок отыскался достаточно легко: сразу за ободранной, закрытой ставнями бочарней, где красной краской был нарисован круг, перечеркнутый косым крестом, находилась добротная дверь. Грязный боковой проход, в отличие от улочки, не был вымощен, и Андрею Петровичу пришлось изрядно потрудиться, дабы не угодить в лужу. Подмерзшая слякоть под высокими сапогами Ромашкина воняла отбросами, навозом и гниющими рыбьими головами, но после путешествия в рыбацкой лодке это был запах одеколона. Постучав условным стуком, Андрей Петрович дождался, когда она приоткроется, и сквозь узкий луч света от горящей свечи, раздался голос:
