И не было на свете птицы благородней, чем прекрасный черношейный лебедь. Он пел не в предчувствии смерти, но во имя жажды жизни, пел песнь о доме и мире, о величии подвигов и охоте в дальних краях, о голоде и пище, о неистовой жажде и воде, что ее утоляет. Это была песнь ветра и полета, песнь проклевывающихся почек и раскалывающихся льдин, песнь о тайнах Арктики и о скрытых тропах. Песнь об огромных черных болотах, низком алом небе и о солнце, что никогда не заходит.
Индеец, заключенный в тюрьму за кражу, стойко переносил тамошнюю скуку всю зиму, но когда весной с черных ночных небес послышался крик гусей, он попытался бежать, был убит и отправился в долгий путь к местам последней охоты.
Кто может ответить, почему стены Иерихона пали от трубного гласа?
Кто может взвесить или измерить власть песни дикой казарки?
О, какую же песню в этом году выводили дикие гуси! Но, позвольте, была ли эта песня новой? Нет, она была старой-престарой, просто Ян слышал ее по-новому. Он наконец научился читать заключенное в ней послание. Он бродил по путям, где не ступала нога человека, столько, сколько ему позволяли обстоятельства. Он стремился на север, всегда на север, уходя вдоль реки прочь из города и еще дальше, отыскивая самые безлюдные пути, избегая случайных встреч. Затем река сворачивала на восток, однако мелкий ручеек впадал в нее с севера. Ян пошел вдоль этого ручья. Лес становился все гуще; затем Ян попал в узкое ущелье, стены которого все сближались, но так и не сомкнулись: в конце обнаружился выход, который привел в небольшую лощину, также заросшую лесом. Канадская тсуга, сосны, березы и вязы гигантских размеров росли там в изобилии и отбрасывали на чистый ручей свои длинные тени. Рыжеватые лианы заполонили все свободное пространство, цвели самые редкие дикие цветы, рыжие белки тараторили на деревьях. Возле ручья в грязи оставили следы еноты и норка, а также другие неведомые обитатели лощины. А на самых верхушках деревьев, скрытые золотыми сумерками полуденного леса, бурые короткоклювые дрозды, пестрые американские дрозды и даже североамериканские лесные дрозды-отшельники выводили свои сладкозвучные торжественные оды.
Ян до сих пор не знал имен и названий всех обитателей этого леса, но чувствовал разлитое здесь волшебство и неведомое очарование. Место выглядело слишком далеким от человеческих поселений и уединенным, скрытым от людских глаз, так что Ян убедил себя в том, что он, несомненно, является его первооткрывателем, что права на обнаружение этой лощины принадлежат ему. Утвердившись в этом мнении, он дал лощине свое имя — Гленьян
[11].
Теперь лощина стала центром его вселенной. Он убегал туда при любой удобной возможности, но даже не помыслил рассказать кому-либо о своем открытии. Он жаждал когда-нибудь, в далеком прекрасном будущем, вновь повстречать незнакомца и отвести его туда, а до тех пор страшно боялся, чтобы его секрет не вышел наружу. Это было его маленькое королевство, куда его привели дикие гуси, подобно тому как чайки указали Колумбу дорогу в новый мир. Тут Ян мог править миром. Короче говоря, жизнь в диком лесу всегда была его заветной мечтой.
Ян был достаточно чувствителен, чтобы оплакивать вырубку множества вязов, растущих в городе, когда площадь, где они росли, продали под строительство. Он страдал и испытывал острую печаль, слушая рассказы стариков о том, как прекрасны были водившиеся возле города олени. Но сейчас он получил утешение в своей скорби, поскольку точно знал: существует одно место, где огромные деревья могут беспрепятственно расти, словно в славные былые деньки; где еноты, норки и рябчики вместе живут и процветают. Разумеется, никто, кроме него, не должен был знать об этом месте. Стоит предать секрет огласке — и толпы визитеров осквернят чистоту Гленьяна. Нет уж, решил Ян, пусть лучше эта тайна умрет вместе с ним. Он толком не знал, что означает это выражение; просто вычитал где-то эту фразу, и ему понравилось, как она звучит. Возможно, на смертном одре он и поделится с кем-нибудь своей тайной… Да, это казалось возможным. Ян представлял себе душераздирающую сцену: рыдающих родичей, себя в центре всеобщего внимания; и вот смолкают вопли и горестные стенания, все надеются, что он раскроет главный секрет своей жизни. Восхитительно! Ради такого стоило даже умереть.
Итак, он берег тайну лощины и с каждым днем все больше любил ее. Он смотрел на верхушки огромных толстенных тсуг, на зеленеющие липы, на сплетающиеся над головой кроны лесных орехов и шептал: «Мое, мое!» Или же он мог сидеть, глядя в заводи, образованные прозрачным ручьем, наблюдать, как плавают похожие на стрелы нотрописы, и говорить: «Вы мои, вы все мои! Вам никто не навредит и не заберет вас отсюда!»
Весна спускалась с холмов в зеленую долину. Здесь Ян мог жевать свои бутерброды, закусывая их орехами и ягодами; последние он не любил, но ел, поскольку был дикарем. Он мог часами любовно оглядывать ветви, затеняющие ручей; потом его взгляд устремлялся дальше, к узкому проходу в долину, и все его чувства, помыслы и слова были об одном: «Это мое, мое и только мое».
VII. Хижина
У Яна не было даже самых простых инструментов, но он всерьез задумался о постройке хижины. В целом его нельзя было назвать предприимчивым. Его стремление купить книгу было ему скорее несвойственным, и его природные склонности лежали отнюдь не в области коммерции. Когда о его проделках узнали дома, строгий семейный суд не одобрил тот факт, что он выполнял «работу, недостойную сына джентльмена», и запретил «когда-либо добывать деньги способами, столь несовместимыми с человеческим достоинством», под угрозой строжайших наказаний.
Карманных денег ему не давали, так что за душой у Яна не было ни гроша. Множество парней содержали себя, если у них имелись хороший топор и лопата; но у Яна не было ни того ни другого. Лезвие от старого рубанка, гвоздями прибитое к палке, — вот и весь инструмент, которым он обладал. И все же Ян приступил к работе, возмещая недостаток инструментов упорством и настойчивостью.
Сначала, еще по весне, он отыскал самое тихое место — речную отмель, скрытую густой растительностью. У Яна не было никаких особых резонов прятать хижину, кроме его извечной любви к таинственности. В одной из книг он прочел о том, как «изворотливые разведчики прокладывают себе путь в непролазных джунглях среди ветвей и лиан, а затем строят там удобные жилища, которые никто из непосвященных не в состоянии отыскать». Яну казалось очень естественным сделать хижину абсолютно секретной, наподобие тайной комнаты в волшебном замке. Он воображал себя находчивым разведчиком, который приводит в хижину изумленных товарищей, — хотя, разумеется, у него и в мыслях не было раскрывать свою тайну кому-либо. Порой он мечтал о помощи Рэда — в конце концов, руки у брата были сильными, а инструменты хорошими, — но случай с мастерской стал лишь одним из длинного ряда эпизодов, приучивших Яна не посвящать брата в свои замыслы. Лучше всего тайны хранила мать-земля, так что Ян вооружился своей примитивной лопатой и начал копать яму на речном берегу.
Тяжелая голубая глина очень замедляла работу, но выходные, проведенные за тяжким трудом, принесли результат в виде котлована примерно в семь футов шириной и четыре глубиной.
