У Бонами Джек завел два новых знакомства: с буйным, задиристым старым бараном, которого держали «про запас» для того, чтобы пастух легче поладил со стадом, и который заставил Джека относиться с нескончаемой враждебностью ко всему, что пахло овцами, — и с собакой Бонами.
Последняя была шумной, тявкающей гадкой дворнягой, которая развлекалась тем, что хватала Джека за пятку, а потом отбегала прочь. Шутки шутками, но этот жуткий зверь не знал меры, так что первый и второй визиты Джека к Бонами сильно подпортило собачье самодурство. Если бы он сумел добраться до собаки, то, возможно, смог бы свести с ней счеты и успокоиться, но ему не хватало проворства. Единственным убежищем оказывалась верхушка дерева. Джек вскоре понял, что у Бонами не слишком-то хорошо, и впредь, когда его защитник сворачивал на тропу, ведущую к хижине старателя, Джек взглядом сообщал: «Спасибо, нет» и поворачивал назад — веселиться у дома.
И все же его враг частенько захаживал в охотничью хибарку вместе с Бонами и уже там развлекался, дразня медвежонка. Занятие оказалось настолько интересным, что собака научилась приходить и сама, когда ей становилось скучно, пока ужас Джека перед желтой дворнягой не стал преследовать его все время. Но закончилось это очень неожиданно.
Одним жарким днем, пока люди курили перед домом Келлиана, собака загнала Джека на дерево, а затем вольготно разлеглась под его ветвями, решив вздремнуть. О Джеке забыли. Какое-то время медвежонок сидел очень тихо, но, пока его крохотные карие глазки вновь и вновь возвращались к ненавистному псу, которого Джек не мог поймать и от которого не мог убежать, его маленький мозг посетила одна мысль и начала там расти. Он стал осторожно пробираться по ветке, пока не очутился прямо над своим противником — дремлющим, дергающим лапами и издающим звуки, которые указывали на сны об охоте или, вероятнее, об издевательствах над беспомощным медвежонком. Конечно, Джек об этом не подозревал. Несомненно, он думал только о том, как ненавидит эту дворнягу и может наконец эту ненависть выместить. Он остановился как раз над своим мучителем, тщательно прицелился и прыгнул — приземлившись прямо собаке на ребра. Ужасно грубое пробуждение, но собака даже не тявкнула, и по понятной причине: прыжок вышиб из нее дух, пусть и не сломал кости. Пес едва смог отползти в сторону, молчаливо признавая фиаско, пока Джек отстукивал на его заду веселую мелодию — лапами, вооруженными крючьями для мяса.
Очевидно, план оказался безупречным, и когда после этого собака подбегала к хижине или же Джек отправлялся с хозяином к Бонами, — так как вскоре он снова на это решился, — он так или иначе придумывал, как, по словам людей, «одолеть псину». Собака же быстро потеряла интерес к охоте на медведя, а спустя короткое время и вовсе забыла об этом развлечении.
IV. Ручей, тонущий в песке
Джек был забавным, Джилл — угрюмой. Джека холили, отпускали на волю, и он становился все потешнее, Джилл били, держали на цепи — и она становилась все мрачнее. Из-за дурной репутации ее часто наказывали ни за что, ведь так обычно и случается.
Однажды, когда Лэн был в отъезде, Джилл освободилась и отправилась гулять вместе с братом. Они забрались в кладовую и устроили среди провизии жуткий дебош: обожрались отборнейшими лакомствами, а обычная еда, вроде муки, масла и порошка для выпечки, которую привозили за пятьдесят миль отсюда верхом, пригодилась им для того, чтобы разбросать ее по земле и покататься по ней. Джек как раз разорвал последний мешок с мукой, а Джилл недоумевала, что же такое прячется в коробке со старательским динамитом, когда свет в дверном проеме померк и на пороге возник Келлиан — воплощение изумления и гнева. Медвежата ничего не знали о воплощениях, но знакомство с гневом они уже успели завести. Вероятно, они понимали, что поступают дурно, или по крайней мере сознавали, что над ними нависла опасность, и Джилл с сердитым, недовольным видом забилась в темный угол, откуда дерзко и злобно глядела на охотника. Джек же склонил голову набок, а потом, совершенно забыв о своем плохом поведении, счастливо хрюкнул. Подбежав к человеку, он захныкал, вздернул нос и потянулся к хозяину липкими жирными лапами, чтобы его взяли на руки и погладили, как будто он был самым лучшим медвежонком в мире.
Увы, наша оценка самих себя так легко влияет на других! Когда нахальный, скверный медвежонок начал карабкаться по ноге охотника, недовольства его и след простыл.
— Ах ты, чертенок! — проворчал он. — Шею-то я тебе сверну, вот увидишь!
Но не свернул. Он поднял перепачканного липкого негодяя на руки и, как обычно, приласкал его, а Джилл достались все ужасы его гнева — но не сильнее обычного и даже слабее, потому что ее почти не дрессировали. Потом ее приковали к столбу двойной цепью, чтобы и шанса у нее не осталось на такое плохое поведение.
Келлиану в тот день не повезло. Утром он упал и сломал ружье. Теперь, вернувшись домой, он обнаружил, что вся провизия испорчена, а новое испытание предстало прямо перед ним.
Тем вечером к нему заглянул незнакомец, который вез небольшой вьючный обоз, и остался ночевать в его хижине. Джека охватило шаловливое настроение, и он развлекал обоих своими ужимками, напоминавшими то ли щенячьи, то ли обезьяньи. Утром, уходя, гость сказал:
— Эй, приятель, дам тебе за эту парочку двадцать пять долларов.
Поколебавшись, Лэн вспомнил об испорченном провианте, пустом кошельке, сломанном ружье и ответил:
— За пятьдесят — договоримся.
— По рукам.
Итак, сделка свершилась, деньги перешли из рук в руки, и через пятнадцать минут незнакомец уехал, а на боках его лошади висело по сумке с медвежонком.
Джилл ехала в угрюмом молчании, Джек продолжал хныкать, и этот полный укоризны звук разбивал Лэну сердце, но он крепился, уговаривая себя: «Им так будет лучше, нельзя, чтобы кладовую разорили снова», и вскоре сосновый лес поглотил незнакомца, трех его лошадей и двух медвежат.
— Что ж, я рад, что он убрался, — с жестокостью произнес Лэн, хотя и отлично понимал, что уже казнится раскаянием.
Он начал прибираться в хижине. Отправился в кладовую и собрал остатки провизии. Там, в конце концов, осталось довольно много еды. Лэн прошел мимо ящика, в котором часто спал Джек. Так тихо! Заметив место, которое Джек обычно царапал, требуя, чтобы его пустили в хижину, Лэн подумал, что больше никогда этого не услышит, и, ругаясь, заявил сам себе, что «безмерно этому рад». Час или даже больше он возился, делая… делая… да что угодно! — а затем неожиданно оседлал лошадку и, как безумный, поскакал по следам незнакомца. Лошадке выпало тяжелое испытание, но два часа спустя на переправе Лэн догнал караван.
— Слушай, приятель, ошибка вышла. Не хотел я медвежат продавать… ну, по крайней мере не Джеки. Я… Я… вроде как… хочу все отменить. Вот золотишко твое.
— Меня все устраивает, — холодно произнес незнакомец.
— Ну а меня — нет, — запальчиво ответил Лэн. — И я хочу вернуть все как было.
— Если ты за этим здесь, то зря.
