— Поглядим, зря или не зря! — Лэн швырнул золотые всаднику и направился к вьюку, в котором радостно похныкивал Джек, который услышал знакомый голос.
— Руки вверх! — резко, грубо и явно не впервые крикнул незнакомец, и Лэн, обернувшись, обнаружил, что в него целятся из «кольта» сорок пятого калибра.
— Ну ладно, на мушку меня взял, так и быть, — сказал он. — У меня-то пушки нет, но, слушай-ка, парень, этот мишка — мой приятель, единственный, который есть, самый близкий, и мы здорово друг к дружке привязаны. Я и не знал, как сильно буду скучать без него. А теперь, слышишь, забирай свои пятьдесят баксов, верни мне Джека и бери Джилл.
— Есть пять сотен в звонкой монете при себе — забирай, нет — топай вон к тому дереву, да рук не опускай! И не оборачивайся, а то буду стрелять. Пошел!
Правила поведения в горах очень строгие, и безоружному Лэну пришлось им подчиниться. Под прицелом револьвера он прошагал к далекому дереву. Плач малыша Джека болезненно резал слух, но Лэн слишком хорошо знал горские законы, чтобы обернуться или предпринять еще одну попытку, и незнакомец уехал.
Многие люди потратили тысячу долларов, стремясь поймать дикое животное и потом заставить его отработать свою цену — какое-то время. Затем они пытались продать его за половину стоимости, потом за четверть, а в конце концов отдавали за бесценок. Поначалу незнакомца безмерно веселили потешные медвежата, и он соответственно их оценивал, но с каждым днем они приносили все меньше радости и больше хлопот, так что неделей спустя, когда на ранчо Белл-Кросс ему предложили за них лошадь, он с готовностью согласился, и путешествие медвежат в корзинах подошло к концу.
Хозяин ранчо не был ни мягким, ни благородным, ни особенно терпеливым человеком. Добродушный Джек частично осознал это, когда его вытащили из вьюка, но когда пришла пора доставать из корзины взбалмошную малютку Джилл, а особенно надевать на нее ошейник, разразился скандал настолько неприятный, что ошейник и не понадобился. Ранчеро две недели носил руку на перевязи, а Джек, посаженный на цепь, расхаживал по двору в одиночестве.
V. Река, схваченная подножьем гор
Следующие восемнадцать месяцев в карьере Джека не случалось ничего приятного и интересного. Его часть мира ограничивалась двадцатифутовым кругом возле столба. Синие горы вдалеке, сосновая роща неподалеку и даже хозяйский дом были неподвижными звездами, недосягаемыми, о великолепии которых не слишком зоркие глаза Джека могли лишь догадываться. Даже лошади и люди находились снаружи его крохотной сферы и относились к нему так же, как кометы к Земле. Те немногочисленные трюки, которые и делали его ценным, оказались забыты, пока Джек рос на цепи.
Поначалу его логовом, и вполне просторным, служил бочонок для сбивания масла, но Джек быстро перерос все стадии — бочонок для масла, ящик для гвоздей, бочка для муки, нефтяной баррель. Теперь он стал шестидесятигаллонным медведем размером с бочонок бургундского, хотя свое последнее логово, огромную круглую деревянную пещеру, он заполнил бы еще не скоро.
Фермерский постоялый двор находился там, где дубовые рощи предгорьев Сьерры перетекали в золотые равнины Сакраменто. Природа усыпала эту местность ворохом чудесных даров: все вокруг стояло, усыпанное цветами, деревья ломились от фруктов, хватало и солнца, и тени, расстилались пастбища, поросшие сухой травой, мчались бурные реки, журчали ручьи — и все это в одном месте. Вид разнообразили огромные деревья, а на востоке восхитительно пушистый покров сосен плавно перетекал в синие скалы Сьерры. Позади дома протекала благородная горная река, теперь уже грязная, скованная плотиной и шлюзом, но это был все тот же ручей, который начинался из родника на мрачном склоне старого Таллака.
Со всех сторон здесь цвели жизнь и красота, и все же люди с ранчо были отборными подлецами. Увидев их в этом окружении, любой начал бы сомневаться в том, что «человек — царь природы». Даже в городских трущобах водилось меньше подобного сброда, и Джек, окажись его разум способен на подобные вещи, наверно, относился бы к двуногим все хуже по мере того, как лучше их узнавал.
Долей его была жестокость, а ненависть рождалась в ответ. Почти единственной забавной штучкой, которую Джек еще выкидывал, оставалось поглощение пива. Он очень любил пиво, и бездельники из таверны частенько давали ему бутылку, чтобы поглядеть, как искусно он избавится от оплетки и вытащит пробку. Как только бутылка стреляла, Джек брал ее лапами, переворачивал и выпивал все пиво до последней капли.
Монотонное течение его жизни изредка разнообразилось собачьими боями. Мучители Джека притаскивали своих псов для медвежьей охоты, чтобы «опробовать их на детеныше». Мужчинам и собакам такой спорт очень нравился, но после Джек научился достойно их встречать. Поначалу он в бешенстве бросался на ближайшего соперника, пока его не останавливал рывок цепи и он оказывался полностью открыт для атаки второй собаки с тыла. Но прошел месяц или два, и его метод полностью изменился. Джек научился спокойно сидеть перед своей шестидесятигаллонной бочкой и тихо наблюдать, как вокруг него беснуются собаки. Он демонстрировал полное невнимание к ним и не двигался, даже если они подбирались совсем близко, пока они не «кучковались» — то есть не собирались в одном месте. Тогда он набрасывался на них. Собаки, которые находились позади, неизбежно отскакивали в последнюю очередь и мешали увернуться передним; таким образом, Джек успевал как следует зацепить по крайней мере одну собаку, а то и больше, и развлечение утратило популярность.
Когда Джеку исполнилось полтора года и он достиг половины своего взрослого роста, произошло ничем не объяснимое событие. Джек заслужил славу «опасного», потому что одним ударом искалечил одного человека и почти убил дурачка-пьянчужку, который вызвался побороться с ним.
Вскоре после этого безобидный, но совершенно никчемный овцепас, который болтался у таверны, сильно напился и задел нескольких дуэлянтов — горячих голов. Те решили: раз уж у него нет оружия, то стоит поколотить его всласть, а не наделать в нем дырок, согласно их обычному кодексу. Овцепас, которого звали Фако Тампико, бросился к двери и выбежал в темноту. Его преследователи выпили даже больше, чем он, но, твердо решив довести безобразие до конца, помчались за ним, так что Фако обогнул дом и выскочил во двор. Пока горцы разыскивали свою жертву, у них хватало ума держаться подальше от гризли, но они так и не нашли Фако. Тогда они взяли факелы и, убедившись, что во дворе его нет, успокоились, решив, что он упал в реку, текущую за амбаром, и, без сомнения, утонул. Отпустив по этому поводу пару грубых шуток, они вернулись в дом. Горцы прошли мимо логова гризли, и свет их фонарей огоньками отразился в его глазах. Ранним утром повар, только приступая к работе, услышал во дворе странные звуки. Они раздавались из медвежьего логова.
— Эй, ты, подвинься! — сказал кто-то сонным голосом, а затем раздалось низкое недовольное ворчание.
Повар подошел так близко, насколько осмелился, и заглянул внутрь. И тот же сонный голос повторил:
— Эй, чего толкаешься, каррамба!
