Лишь тогда повар заметил человеческий локоть, который дернулся и кого-то пихнул, а в ответ снова раздалось нетерпеливое медвежье рычание.
Когда солнце поднялось, изумленные зеваки обнаружили, что в медвежьем логове скрывался не кто иной, как пропавший пастух, который в глубине этой пещеры смерти пытался излечить похмелье глубоким сном. Люди попробовали достать его оттуда, но гризли немедленно сообщил, что они смогут сделать это только через его труп. Со мстительной яростью он бросался на каждого, кто отваживался подойти ближе, а когда люди оставили попытки, улегся у входа в логово, охраняя его. Наконец пьянчужка пришел в себя, приподнялся на локтях и, обнаружив, что находится во власти молодого гризли, за спиной у своего стража робко выбрался наружу и сбежал, даже не поблагодарив его.
Приближалось четвертое июля, и владелец постоялого двора, подуставший от своего огромного пленника, объявил, что отпразднует День Независимости грандиозным сражением между «отборным боевым быком и ужасным калифорнийским гризли». Людская молва быстро разнесла эту новость по всем окрестностям. Крышу конюшни сплошь уставили сиденьями, которые продавались по пятьдесят центов за место. Повозку для сена нагрузили до половины и придвинули к загону для скота; оттуда открывался отличный вид, и там места продавали уже за доллар. Старый загон починили, поставили где надо столбы; рано утром первым делом загнали туда быка и дразнили до тех пор, пока он не «надулся», как это называли в тех краях, и не стал чрезвычайно опасным.
Тем временем Джека окружили со всех сторон, «подавили сопротивление» и заколотили внутри бочки. Цепь была намертво скреплена с ошейником, так что последний сняли, раз уж «при нужде будет легко снова привязать медведя, после того как бык с ним покончит».
Бочку подкатили к воротам загона, и все было готово для праздника.
Ковбои, разодетые в лучшие наряды, прибыли со всех окрестностей, а калифорнийские ковбои — павлины среди кур. Они привезли с собой самых красивых девушек, а фермеры и ранчеро приехали за пятьдесят миль, чтобы посмотреть на битву быка с медведем. Там были и старатели с гор, мексиканские погонщики овец, лавочники из Плейсервилля, незнакомцы из Сакраменто — город и деревня, горы и равнины встретились здесь. Повозка с сеном имела такой успех, что прикатили вторую. Места на крыше амбара полностью распродали. Зловещее потрескивание стропил немного стряхнуло цены, но пара крепких подпорок поддержала рынок, и каждый в Белл-Кросс был готов и с радостью ждал великой схватки. Люди, выросшие среди скота, ставили на быка:
— Говорю ж тебе, ничегошеньки в мире не переживет встречи с большим племенным быком, у которого все на месте.
Но горцы стояли на стороне медведя:
— Да ну! Что такое бык рядом с гризли? Веришь или нет, я видал, как гризли перекинул лошадь через Хетч-Хетчи одной левой. Бык! Спорю, во втором раунде он и с копыт не поднимется.
Так они пререкались и делали ставки, пока суровые женщины, стараясь выглядеть поинтереснее, выкаблучивались на все лады — например, изображали испуг, делали вид, что нервничают из-за шума или боятся ужасного зрелища, но на самом деле интересовались им не меньше мужчин.
Все было готово, и хозяин Белл-Кросс выкрикнул:
— Выпускайте, парни! Дом полон, и уже пора!
Фако Тампико умудрился привязать к бычьему хвосту пучок колючего терновника, так что огромное создание буквально отстегало само себя до безумия.
Тем временем бочку Джека вертели, пока он не разбушевался от омерзения к окружающему миру, и тогда Фако по команде начал вскрывать дверь. Днище бочонка оказалось прижато к забору, выход открыли, и теперь Джеку ничего не оставалось, кроме как выйти и разодрать быка в клочья. Но он не вышел. Шум, рев, странное поведение толпы — все повлияло на него так, что Джек решил остаться на месте, и болельщики быка подняли издевательский крик. Мыча и раздувая ноздри, их чемпион шел вперед, то и дело останавливаясь, чтобы поскрести пыль копытом. Бык высоко держал голову и медленно приближался, пока не оказался в десяти футах от логова гризли; потом, фыркнув, он развернулся и побежал в другой конец загона. Теперь настала очередь болельщиков медведя, и они закричали.
Но толпе хотелось боя, и Фако, забывший о том, чем обязан Джеку, бросил в бочку через дырку от втулки пучок праздничных петард. «Бах!» — и Джек подпрыгнул. «Бз-з-з! — Бах! — Бабах! — Тр-р-р-р!» — и Джек с изумлением выскочил на арену. В ее центре, приняв величественную позу, стоял бык, но когда он увидел возникшего перед ним медведя, то дважды мощно фыркнул и под аплодисменты и свист отступил так далеко, насколько мог, беря разгон.
Вероятно, две главных черты характера гризли — это быстрота, с которой он придумывает план, и энергия, с которой он воплощает его в жизнь. Еще до того, как бык отошел в дальний конец загона, Джек уже рассчитал самое верное направление. Его свиные глазки в мгновение ока оценили забор — и обнаружили наиболее удобное место для того, чтобы перелезть через него, там, где планки были сколочены крест-накрест. Три секунды — и Джек уже был там, две — и он вскарабкался на забор, одна — и он мчался сквозь бегущую во все стороны толпу, желая добраться до гор так быстро, как только позволят его сильные пружинящие лапы. Женщины визжали, мужчины орали, собаки лаяли; многие рванули к лошадям, которых привязали вдалеке от места боя, чтобы те не нервничали, но у гризли была фора в триста, даже в пятьсот ярдов. Прежде чем из праздничной толпы вырвалась длинная стремительная колонна отчаянных всадников, гризли прыгнул в реку — поток, в который не каждая собака рискнет войти, — и добрался до колючего кустарника на крутом берегу по пути к сосновым холмам. Спустя час постоялый двор при ранчо, с его гадкой цепью, со всеми жестокостями и грубыми людьми, стал делом прошлого, отодвинутый в сторону холмами юности Джека, отрезанный рекой его далекого детства, рекой, выросшей из ручейка, рожденного в соснах Таллака. Это четвертое июля стало великим днем — Днем Независимости для гризли по имени Джек.
VI. Прорванная плотина
Раненый олень мчится по склону вниз, а гризли, которого гонят, — карабкается вверх. Джек не знал этой местности, но был точно уверен, что хочет очутиться подальше от толпы, так что нашел самую каменистую почву и карабкался все выше, выше и выше.
Он шел в одиночестве много часов, поднимаясь все выше, заходя все дальше. Равнина давно скрылась из виду. Джека окружали гранитные скалы, сосны и ягодники, и по пути он ловко обирал ягоды с невысоких кустов — лапами и языком, — но не останавливался, пока не очутился среди валунов, пока послеполуденная жара не пригласила его отдохнуть.
Когда Джек проснулся, стояла темная ночь, но медведи не боятся темноты — их больше пугает день, — и он побрел дальше, ведомый, как и раньше, побуждением подняться выше опасного места; так что в конце концов он добрался до самых высот — до своего родного Таллака.
Джеку досталось не слишком много знаний, которым обычно учат медвежат, но у него были инстинкты и право первородства, которые помогали ему справляться с любыми трудностями, а обоняние отлично направляло его. Так он сумел выжить, а опыт жизни в дикой природе, который не заставил себя ждать, помог его разуму повзрослеть.
