— А как же тот медведь в пятьдесят футов высотой, которого, каррамба, я видел собственными глазами?
— Должно быть, той ночью твой ужас наложился на религиозный экстаз, и вместе они сотворили чудо. Но не боись, я еще достану этого медведя.
Тогда Келлиан отправился на долгую охоту, со всем арсеналом уловок, которые должны были помочь обвести медведя вокруг пальца. Он позвал с собой Лу Бонами, чтобы его желтая дворняга помогла выследить медведя. Они нагрузили поклажей четырех лошадей и повели их через гряду на восточный склон Таллака и вниз, от пика Джека, который Келлиан назвал в честь своего медвежонка, к озеру Палой листвы. Охотник надеялся, что там им встретится не только медведь-гринго, за которым они и шли, но и другие, раз уж то место не пострадало от пожара.
Они быстро разбили лагерь, натянув тент скорее от солнца, чем от дождя, и, после того как привязали на лугу лошадей, отправились на охоту. Идя вокруг озера, охотники смогли неплохо разобраться, кто здесь обитает: множество оленей, несколько черных медведей, парочка бурых и гризли, — а затем заметили след, ведущий вдоль берега. Келлиан указал на него, коротко бросив:
— Это он.
— Медведь-гринго старины Педро?
— Ага. Тот, в котором пятьдесят футов. Думаю, днем в нем не больше семи, но, конечно, по ночам медведи сильно прибавляют в росте.
Так что желтую дворняжку пустили по следу, и она помчалась, смешно потявкивая, а охотники, спотыкаясь, поспешили за ней как можно быстрее, порой окликая собаку, чтобы та не слишком торопилась. Они подняли много шума, и Гринго-Джек, который неспешно прогуливался наверху вдоль склона горы, услыхал их за милю. Нос обычно приводил его ко многим хорошим и съедобным вещам, поэтому Джек шел против ветра. Шум снизу звучал настолько необычно, что Джеку захотелось разнюхать, что к чему, и для этого он направился в ту сторону, так чтобы оказаться позади, потом спустился на наветренную сторону — и вышел на след охотников и собаки.
Нос немедленно поставил его в известность: здесь был охотник, которого он когда-то пощадил, и еще он учуял два давно забытых запаха — оба ненавистные; все три запаха сейчас означали врагов, и из горла Джека вырвался выразительный звук: «Уф-ф!»
Особенно взбесил его собачий запах, хотя Джек, без сомнения, совершенно забыл дворняжку, и лапы несли его по вражескому следу быстро и бесшумно.
На неровной, каменистой почве собака едва поспевает за медведем, а этого пса вдобавок постоянно подзывали охотники, так что медведю не составило труда догнать их. Он шел за ними еще ярдов сто, отчасти из любопытства, преследуя собаку, которая когда-то гонялась за ним, пока переменившийся ветер не донес до пса запах идущего позади медведя. Он круто развернулся — еще бы, разве можно бежать по следу на тропе, когда ветер доносит запах живого тела? — и вприпрыжку помчался назад, ощетинившись и совсем иначе лая.
— Не понимаю, — прошептал Бонами.
— Медведь, да, — ответили ему. Собака, высоко подпрыгивая, бежала прямо на врага.
Джек услышал, как она приближается, учуял ее и в конце концов увидел, но именно чутье вывело его из равновесия — полноценный запах того, кто задирал его в детстве. На него нахлынула злость прошлых дней, и ему хватило коварства на то, чтобы укрыться в засаде: Джек попятился, сойдя с тропы туда, где она проходила у откоса, и, когда примчался маленький желтый мучитель, ударил его так, как когда-то давно, но уже со всей силой взрослого гризли. Собака и тявкнуть не успела, и второй удар не понадобился. Около получаса охотники молча искали пса, пока не наткнулись на нужное место и не прочли эту историю, написанную безмолвными письменами.
— Я его тоже прикончу, — пробормотал Бонами, который любил свою скверную шавку.
— Да, это гринго Педро. Хитрюга — вернулся назад, на свой след. Но мы его заловим.
И они поклялись убить этого медведя или «полечь».
Без собаки пришлось разрабатывать новый охотничий план. Они выбрали два-три подходящих места для садков-ловушек — там, где деревья стояли парами, чтобы можно было использовать их как опоры для укрытия. Потом Келлиан вернулся в лагерь за топором, а Бонами принялся подготавливать участок.
Проходя мимо поляны, на которой был разбит их лагерь, Келлиан по привычке остановился и около минуты озирался. Он уже было собрался спускаться, как вдруг заметил кое-что. Там сидел на корточках гризли и разглядывал лежащий внизу лагерь. Опаленная бурая шерсть на голове и шее, а еще белые пятна на заду — по одному на каждой стороне — не оставляли сомнений: Келлиан и гринго Педро снова встретились лицом к лицу. Выстрел выходил неверный, но Келлиан вскинул ружье, а когда уже собрался стрелять, медведь неожиданно опустил голову и поднял заднюю лапу — начал зализывать крохотный порез. Так его голова и грудь очутились на одной линии — верный выстрел, такой верный, что Келлиан торопливо нажал на спуск. Мимо головы и плеча он промазал, но попал медведю в пасть и по пальцу задней лапы — отбил зуб и часть пальца. Фыркнув, гризли вскочил и рванул вниз по холму к охотнику. Келлиан тут же вскарабкался на дерево и стал недосягаем, но между ними лежал лагерь, и медведь выместил злость на нем. Взмах — и мешки с мукой полетели в сторону. Хрясь! — и мука высыпалась, оставив легкую дымку. Шлеп-хрусь! — и ящик со всякой всячиной полетел в костер. Хруп! — и коробка с патронами отправилась за ним вслед. Бам! — и ведро с водой разбилось вдребезги. Шлеп-шлеп-шлеп! — и все чашки превратились в бесполезные осколки.
Сидя в безопасности на дереве, Келлиан не мог толком прицелиться — мог только ждать, пока буря слегка утихнет. Медведь наткнулся на бутылку с чем-то, некрепко закупоренную пробкой. Он ловко сжал ее в лапах, вытащил пробку и поднес бутыль ко рту с забавным проворством, говорившим об опыте в этом деле. Но, что бы ни было в бутылке, оно не понравилось мародеру, он выплюнул это, вылил из бутылки содержимое и швырнул ее оземь. Келлиан ошеломленно наблюдал за этим. Теперь из костра раздалось отчетливое «тресь! тресь! тресь!», и патроны начали взрываться — по одному, по два, по четыре, по несколько разом. Гринго завертелся на месте, ломая и давя все вокруг. Салют в честь Дня независимости ему не понравился, поэтому, взбежав на склон, медведь, подпрыгивая и спотыкаясь, помчался на луг и налетел на лошадей. И в этот момент Гринго впервые оказался на мушке у охотника. Свинцовое жало чиркнуло его по боку, и Гринго, вертясь от боли, убежал в лес.
Охотникам здорово досталось. Прошла целая неделя, прежде чем они починили все сломанное их мохнатым гостем и опять вернулись к озеру Палой листвы с новым комплектом амуниции и провизии, починенной палаткой и полным набором одежды. Они не особенно обсуждали клятву убить того медведя. Оба считали, что, само собой разумеется, доведут дело до конца. И не говорили ни разу: «Если мы убьем его…», только: «Когда мы убьем его».
XI. Брод
Взбешенный, но все же сохранивший осторожность, Гринго сбежал из разрушенного лагеря и, окинув взглядом склон и приметив с южной стороны в кустах толокнянки тихое укрытие, улегся там и стал зализывать раны, а от разбитого зуба так сильно болела голова! Там он лежал весь день и всю ночь; иногда боль становилась невыносимой, но Гринго ни разу не заворочался. Однако на второй день голод заставил его встать, он покинул свое лежбище и, направившись к ближайшей гряде, пошел по гребню, принюхиваясь. До него донесся запах охотника-горца. Не зная, что делать, медведь решил не делать ничего и сел. Запах становился сильнее, до него донесся топот. Они приближались, потом кустарник расступился и из него выехал всадник. Лошадь фыркнула и попыталась повернуть обратно, но гряда была узкой — один неверный шаг привел бы к серьезным последствиям. Ковбой справился с лошадью и, хотя ружье у него было, не стал стрелять в угрюмого зверя, который сидел, уставившись на него, и перегораживал дорогу. Он был опытным горцем и теперь решил использовать уловку индейцев, у которых, собственно, ей и научился. И начал «лечить голосом».
