Так, однажды вечером веселая компания явилась к канаве, и матушка Лисица приказала всем затаиться в траве. Тихий писк вскоре оповестил, что игра началась. Лисица поднялась и зашла в траву на цыпочках — не пригибаясь, но, наоборот, стараясь быть как можно выше, иногда даже поднимаясь на задние лапки для лучшего обзора. Тропки, которыми ходят мыши, скрыты травой, и единственный способ узнать, где пробегает мышь, — это посмотреть на легкое движение верхушек травинок, поэтому на мышей охотятся только ясными днями.
Фокус заключался в том, чтобы найти мышь, сцапать ее и только потом увидеть. Вскоре Лисица прыгнула, а в самом центре пучка сухостоя пойманная мышь-полевка пискнула в последний раз в своей жизни.
Мышь была вскорости сожрана, и четверка неловких лисят попыталась играть в ту же игру, что и их мать, а когда самый крупный впервые в ней преуспел, он вздрогнул от волнения и вонзил свои мелкие перламутровые зубки в мышь с прирожденной свирепостью, удивившей даже его самого.
Следующим уроком стала белка. Рядом обитало одно из этих пискливых вульгарных созданий, и некоторую часть дня белка всегда тратила на то, чтобы с недосягаемой высоты ругаться на лис. Детеныши предприняли множество напрасных попыток поймать ее, когда она пробегала по поляне от одного дерева к другому или верещала на них, находясь на расстоянии фута. Старая Лисица, однако, была прекрасным естествоиспытателем — она знала беличий нрав и, когда пришло подходящее время, взяла инициативу в свои руки. Она спрятала лисят и залегла посередине открытой поляны. Наглая недогадливая белка, как обычно, вышла и стала ее распекать, но лиса даже не пошевелилась. Белка подобралась поближе и заверещала:
— Ты скотина, ты скотина, ты…
Но Лисица лежала, словно неживая. Это было удивительно, и белка спустилась вниз по стволу, приготовившись к быстрому и нервному рывку через траву к другому дереву, откуда можно было безопасно дразниться.
— Ты скотина, ты тупая скотина, скрр-скррррр.
Но Лисица все еще безжизненно лежала на траве. Это очень беспокоило любопытную белку и склоняло ее к авантюре, поэтому она снова спустилась на землю и подбежала еще ближе к полянке.
Лисица по-прежнему лежала, притворяясь мертвой, а лисята заволновались, не спит ли их мама.
Но белка уже находилась во власти безрассудного любопытства. Она скинула на голову Лисице кусочек коры; она обзывала ее последними словами раз за разом, не видя признаков жизни. А после пары бросков через поляну она отважилась пробежать в нескольких футах от Лисицы, которая тут же вскочила и сцапала ее.
«А малышам достались косточки, о да!»
[27] Таким образом был заложен фундамент их воспитания, а впоследствии, когда лисята окрепли, их стали брать с собой все дальше, чтобы они начали ориентироваться по следам и запаху.
На каждую добычу их учили охотиться определенным образом, потому что у всех видов животных есть свои сильные стороны — или они вымрут, а также свои слабости — если их нет, то вымрут остальные. Уязвимость белок заключалась в безрассудном эгоцентризме, а лис — в том, что они не умели лазать по деревьям. И тренировки лисят были посвящены тому, как использовать слабости остальных животных и навязывать им правила игры, основанные на своих сильных сторонах.
Родители научили их главным законам мира лис. Как они это сделали, трудно сказать, но ясно то, что детеныши учились этому в их компании. Вот несколько правил, которым они безмолвно, неведомо для себя самих, научили и меня:
— Никогда не зевай в пути.
— Твой нос находится перед глазами, поэтому доверяй сперва нюху, а лишь потом зрению.
— По ветру бежит только глупец.
— Вода в протоках лечит многие хвори.
— Никогда не выходи на открытое пространство, если можешь двигаться под прикрытием.
— Никогда не следуй по прямой, если можешь запутать следы.
— Если что-то необычно, оно небезопасно.
— Пыль и вода убивают запахи.
— Никогда не охоться на мышей в лесу, полном кроликов, а на кроликов — в курятнике.
— Не передвигайся по траве.
Лисята понимали смысл этих поучений; например, установка «Никогда не преследуй того, что не можешь почуять» была разумной, и они это осознавали, ведь если ты не можешь чуять добычу, значит, направление ветра таково, что она может чуять тебя.
Шаг за шагом они изучили повадки всех птиц и зверей в своих владениях, а затем, когда смогли охотиться вместе с родителями, познакомились и с другими животными. Им уже казалось, что они знают запахи всего, что двигается, но однажды ночью мать взяла их с собой в поле, где показала странную плоскую вещь, лежащую на земле. Она привела их, чтобы понюхать эту вещь, но с первого же вздоха каждый волосок их меха поднялся дыбом. Они задрожали, сами не зная почему, им показалось, что этот запах щекоткой проник им в кровь, наполняя их врожденной ненавистью и страхом. И когда Лисица увидела произведенный эффект, она объяснила им: «Так пахнет человек».
III
Между тем курицы продолжили исчезать. Я не предал лисят. Признаться, я и в самом деле думал гораздо больше об этих проказниках, чем о курах, но дядя всерьез встревожился и отпускал уничижительные комментарии о моих навыках следопыта. Чтобы угодить ему, я однажды взял с собой в лес пса и, сев на пенек на открытом склоне, приказал искать добычу. Минуты через три пес воскликнул на языке, который хорошо знают все охотники: «Лиса! Лиса, лиса! Там, прямо в долине!»
Спустя некоторое время я услышал, что он возвращается. Тут я увидел лиса — Шрама, — легко петляющего по дну ручья. Шрам преодолел ярдов двести по мелководью, а затем выбежал прямо в мою сторону. Прекрасно видимый мне, он, однако, не заметил меня и взбежал на вершину холма, посматривая через плечо на пса. Футах в десяти от меня он повернулся спиной и сел, с интересом наблюдая, как там дела у его преследователя. Бродяга шел прямо по следу, пока не добрался до ручья, смывшего все запахи, и очень озадачился. Но других вариантов не было, пришлось ему сновать вдоль берегов в поиске места, где лис вылез из ручья.
Сидящий передо мной лис чуть изменил позу для лучшего обзора и с самой человеческой заинтересованностью наблюдал за перемещениями пса. Он находился так близко ко мне, что я видел, как слегка ощетинивалась его шерсть, когда пес появлялся в поле зрения. Я мог разглядеть, как поднимается его грудная клетка от биения сердца, как поблескивает желтый глаз. Когда Бродяга был обескуражен фокусом с водой, лис выглядел очень комично: он не мог спокойно сидеть на месте, ерзал и радостно привставал на задние лапы, чтобы лучше видеть замедлившего поиск пса. Растянув рот почти до ушей, еще не отдышавшись, на секунду он шумно засопел или, лучше сказать, весело усмехнулся, пыхтя и оскалившись, — совсем как смеются собаки.
Старина Шрам извивался, вне себя от радости, а запутавшийся пес так долго медлил в поисках следа, что когда наконец его нашел, тот был уже, как говорят охотники, «слишком слаб, чтобы удержать его на кончике языка», — то есть по нему вообще с трудом можно было идти.
