Но все равно домашних животных становилось все меньше, а стаи волков, наоборот, росли, свирепея от голода. Теперь каждый поселок «опекала» своя стая, которая одиночек, будь то люди или коровы, могла растерзать прямо среди бела дня, а когда наступала ночь, волки без страха рыскали по улицам, до утра оставаясь там полными хозяевами.
Париж, королевский город на Сене, в те годы располагался действительно на этой реке, целиком занимая остров, который Сена обтекала со всех сторон. Каменные стены, опоясывающие город, подступали к реке почти вплотную. Париж был не только столицей, но и крупнейшим рынком Франции, каждый день поглощавшим небольшое стадо. Те, кто пригонял в город скот, не расставались с оружием — но то была пора, когда голодные волки могли бросить вызов и вооруженным людям. А уж топот и мычание быков были для волчьей стаи попросту приглашением на пиршество.
Поскольку в Париж стекалось больше скота, чем в какой-либо другой из городов Франции, то и волки, жаждущие урвать толику мясной поживы, собирались вокруг него во множестве. Сама природа пришла им на помощь. Северный берег реки, на запад от дороги, которая вела к мосту через Сену, представлял собой плотный глинозем с частым вкраплением скал, изрытых естественными гротами. Всю эту местность покрывали густые заросли кустарника, переплетенные лозами ежевики и дикого винограда. Больших деревьев там давно уже не осталось: все они пали под топором дровосека и сгорели в парижских очагах. Однако непролазные дебри, пришедшие на смену высокоствольному лесу, превратились в самую настоящую волчью крепость. Всадники туда проникнуть не могли, а собаки без них не решались. Так что охотники сразу оказались в слишком невыгодном положении. Попытки преследовать волков в этой местности были оставлены, а сама она получила название Lonvrier
[42] или Remise des Loups
[43]. Все знали, сколь многочисленны там волчьи логова и сколь обилен выращиваемый в них каждое лето приплод; а затем повзрослевшие волчата выходили из этих кущей, чтобы сеять смерть и ужас на дорогах, ведущих в великий город.
Много волчьих поколений выросло там до тех пор, пока эти заросли не были расчищены. Но даже сейчас память о них и их диких обитателях сохраняется в названии той местности, пускай укороченном: Louvre, то есть Лувр…
Впрочем, до этой поры еще было далеко. Тогда, в страшную эпоху царствования Карла VII, Волчья Пуща праздновала свой золотой век, ежегодно порождая новые ватаги серых рыцарей-разбойников, считавших человеческие владения собственным майоратом и собиравших в них дань для кровавых пиршеств.
Вся местность вокруг Сены — на много лиг к востоку и западу, а к северу до нынешнего Монмартра, — была почти одинакова: скудные заросли чахлого дубняка, непролазные дебри кустарников, заболоченное междулесье. Лишь три дороги тянулись через этот край, извиваясь вдоль больших просек. По этим дорогам люди ездили в город, когда их принуждала к тому необходимость, — а в дикой поросли прямо за обочинами таились и плодились волки.
* * *
Весной и ранним летом волки редко образуют стаи: они живут семьями, взрослая пара выращивает молодняк, принося добычу к логову. Но в сентябре и позже, когда подрастающие волчата отправляются познавать мир, поиск пропитания заставляет их объединяться. А в самые тяжелые месяцы зимних холодов стаи растут как на дрожжах и становятся бедствием страшнее мороза и снега, буквально обчищая всю округу в ходе яростных набегов.
Закон природы гласит, что каждая такая стая должна иметь своего вожака, превосходящего остальных волков ростом, силой, а также мудростью. Многие из таких предводителей волчьих стай сделались хорошо — даже слишком хорошо! — известны людям: тем крестьянам и горожанам, пастухам и торговцам, которые по роду своих занятий не могли отсиживаться в безопасных твердынях человеческого жилья. История сохранила имена нескольких особенно прославленных вожаков: это Черный Волк из Суассона
[44]; Красный Волк, загрызший сеньора д’Арлу
[45]; La Bête Argentee, он же Серебряный Зверь, известный своей необычной серебристо-серой мастью, а еще более тем, что в одиночку победил и убил трех вооруженных людей, пытавшихся отогнать его от породистого жеребенка
[46].
Но самая страшная слава среди этих героев-злодеев досталась одному огромному и неимоверно свирепому чудовищу, в начале своего кровавого пути безымянному, но затем получившему прозвание Курто.
* * *
Монастырские хроники свидетельствуют, что поскольку он впервые развернулся в полную мощь и проявил немалый опыт в 1427 году, то родился, должно быть, где-то в 1424 году, в убежище посреди дикой чащобы, которая тогда простиралась до самой Сены и тянулась дальше на северо-запад. Его тут же приметили и начали отличать от прочих благодаря огромным размерам и поведению. Среди волков он казался великаном. Согласно летописям, телосложением он напоминал пони, а свирепость и отвага у него были под стать размерам.
В то лето 1427 года его видели множество раз, причем часто он разгуливал в одиночку. У него имелся неслыханный талант чуять людей с луками и стрелами. Этих он боялся и избегал, но совершенно презирал пастухов, вооруженных лишь ножами и копьями. Он стремительно прорывался мимо беспомощных пастырей к их стадам, дабы прикончить нескольких телят-первогодков, причем сначала резал жертвам сухожилия, а затем рвал им глотку. Если пастухи торопились увести оставшийся скот, он им не препятствовал, но ежели решали вступить с ним в противоборство, то волк обрушивал на них всю свою лютую ярость, так что вскорости на его счету уже имелась одна или несколько загубленных человеческих душ.
И в тот год подобное случалось неоднократно, так что пастухи советовали друг другу: «Отдай ему одну корову, а не то он взамен заберет тебя», равно как лучше заплатить дань разбойнику, нежели остаться без головы.
* * *
Все продолжало идти по накатанной до позднего лета. За гигантским волком ходила маленькая стая, возможно, его выводок того года.
У одного крестьянского семейства по фамилии Дюбуа имелась откормленная овца, которую они думали продать в Париже. До зимы было еще далеко, так что волки пока не сбивались в большие стаи; кроме того, если выехать на рассвете, до Парижа можно было добраться засветло. Так что Жан Дюбуа решил, что может доставить овцу в телеге, запряженной одной лошадью, и пренебрег дополнительной защитой, прихватив лишь копье да множество бренчащих жестянок, колокольчиков и трещоток для отпугивания птиц, которые свешивались с конской упряжи и с фургона.
Поездка в Париж в те годы обладала той же притягательностью, как и нынче, так что жена Дюбуа потребовала взять ее с собой. Жан-младший, двенадцатилетний мальчик, также вымолил себе разрешение поехать. И вот эта троица, составлявшая все семейство Дюбуа, запрягла пони, взяла овцу и погожим сентябрьским утром 1427 года отправилась в Париж.
