Среди старших лесников крепла уверенность, что волки на самом деле не тронули Мари — и, может быть, она по-прежнему жива. Ведь лес был ей знаком гораздо лучше, чем любому городскому ребенку, она умела находить его дары — орехи, ягоды, съедобные корешки… Это могло помочь ей продержаться несколько дней.
Поиски, терпеливые, непрестанные и, увы, бесплодные, продолжались свыше недели. Затем пошли холодные дожди, которые смыли все следы и окончательно унесли надежду отыскать ребенка живым: когда выживанию препятствует не только голод, но и погода, у маленькой девочки нет шансов уцелеть. Однако на вершинах холмов по ночам все еще продолжали поддерживать огни, которые могли послужить ориентиром для заблудившихся. А в окне каждого дома, как путеводный огонек, горела смоляная свеча.
Потом костры в ночи перестали жечь, а через некоторое время на большинстве соседних ферм погасили и свечи. Люди печально качали головами и говорили: «Даже если волки не прикоснулись к Мари, теперь она наверняка мертва от голода и холода». Только Жан и Лили еще не сдавались, каждый день продолжая отчаянные поиски, ночью же вознося мольбы Тому, кто любит малых сих, о спасении своего ребенка.
Миновал месяц, тяжелый и долгий, как год. Никто в округе больше не продолжал поиски. Даже несчастная мать, склонив голову в безутешном отчаянии, прошептала: «На все воля божья…»
Прошло два месяца. На лице Лили застыла маска неизбывной скорби, но для соседей все произошедшее отступило, перешло в разряд «давних событий». Именно тогда вдруг поступило странное известие из деревушки Трегантеру, расположенной в тридцати милях, на противоположной окраине Уэльгоа.
Двое углежогов, выбиравших среди вековых деревьев место для закладки угольной ямы, вдруг обнаружили в лесу существо размером с собаку, тело которого покрывала не шерсть, а длинные пряди свисавших с головы золотистых волос. Странное создание следило за ними, но отбегало (когда на двух, а когда и на четырех конечностях) при любой попытке людей приблизиться.
Углежоги, как и большинство их односельчан, верили в фейри, лесных гоблинов и прочий «малый народец», так что у них не было особых сомнений насчет того, кто именно им повстречался. Это суеверие имело и другую сторону: запрет проливать кровь «лесного жителя». Поэтому они долгие часы петляли за загадочным существом по лесу, то беззвучно крадясь, то бросаясь через чащу напролом, пока наконец не улучили возможность разом накинуться на него, схватить и крепко прижать к земле.
Маленький «гоблин» отчаянно закричал и начал сопротивляться изо всех сил, но двое крепких мужчин легко выволокли его из непролазных дебрей на дневной свет. Лишь тогда они поняли, что в их руках бьется маленькая девочка. Ее совершенно обнаженное тело было отчасти прикрыто длинными волосами — грязными, спутанными, с массой застрявших в них веточек; там, где этого покрова недоставало, кожа потемнела от ветра и солнца.
Да, телом это была девочка, человеческое дитя, но духовно — дикий лесной звереныш. Она рвалась из рук своих спасителей, рычала на них, царапалась и кусалась. Им пришлось силой запихнуть ее в большую корзину, припасенную для древесного угля, и так отнести в деревню.
Эта история мгновенно (как всегда бывает с такими новостями) распространилась по всей округе. Изо всех деревень начали стекаться любопытствующие, которым не терпелось посмотреть на «девочку-гоблина», «дикарку из леса Уэльгоа».
Ей предлагали воду и пищу — но она угрюмо отказывалась от всего, пока не оставалась одна. Лишь когда назойливые посетители уходили, девочка кидалась к миске, как дикое животное, поспешно утоляя голод и жажду.
«Лесного эльфа» (теперь ее называли так) посетил также приходской священник и ряд местных дворян. А вскоре после этого новость дошла и до Карэ.
В сердце несчастной матери мгновенно вспыхнула надежда. На сборы Лили и Жану потребовалось не больше времени, чем нужно, чтобы впрячь лошадь в повозку. К вечеру того же дня они примчались в Трегантеру, где уже все знали об их потере. Их ожидали со смешанными чувствами, не зная, что сейчас предстоит: трагический крах последних надежд — или…
Комната, где содержалась девочка, охранялась, как тюремная камера, — но никто не стал препятствовать Лили, когда она устремилась туда. Толпа, собравшаяся снаружи, замерла в напряженном ожидании чуда. Люди буквально онемели, пытаясь услышать, что происходит внутри.
— Мари! — Женщине хватило одного взгляда, чтобы узнать свою дочь. — Мари! Моя потерянная малышка!
Но ответ потряс ее до глубины души — потому что был дан не человеческим голосом: девочка угрожающе зарычала, на четвереньках отбежала в дальний угол и, повизгивая как волчонок, села там на пол. Глаза ее сверкали, она дико скалила зубы.
«О боже!» — в ужасе выдохнули люди. Они, не сговариваясь, одновременно подались вперед, оказавшись на пороге комнаты.
— Оставьте нас! — взмолилась мать. — Оставьте меня наедине с моим ребенком!
И, когда эта просьба была исполнена, она опустилась на колени, на сей раз действительно вознося молитву о том, чтобы душа ее дочери вернулась в тело этого дикого полузверя. Затем, мягким голосом напевая детские песенки, Лили начала осторожно приближаться к маленькой дикарке. Вот ее дрожащие пальцы дотянулись до растрепанных золотистых волос, бережно погладили их… коснулись покрытых багряно-коричневым загаром ручек той, что совсем недавно была Мари…
Рычание стихло. Лишь поскуливание еще продолжало звучать — но и оно понемногу начало напоминать детский плач.
Тогда женщина все так же осторожно обняла своего ребенка и, прижимая его к себе, со слезами проговорила: «Мари! Дорогая моя! Неужели ты не узнаешь свою маму?»
Девочка-волчонок затрепетала в ее объятиях, затем всхлипнула уже совсем по-человечески, раздвинула спадающую на глаза завесу спутанных волос — и с криком «Мама, мама!» Мари прижалась к материнской груди
[58].
Перевод Григория Панченко
