«Собор там – красота, – говорил отец Сергий, – только что отремонтирован, светлый, высокий. Даже слишком высокий, резонанс чересчур силен, слова сливаются, зато служить легко. Вот здесь, в нашей маленькой церковке, очень трудно служить, особенно в большие праздники, когда народ битком набьется. Кричишь, что есть голоса, а толку мало. А там скажешь „и во веки веков…“, а „аминь“ за тебя собор допоет.
Ну, конечно, обстановка совсем не та, что здесь. Там послушание нужно. С настоятелем отцом Александром Моченевым отношения у нас хорошие, а все-таки здесь я был хозяин, а там на втором штате: как скажет, так и делай.
Всего нас там пять человек – два священника, диакон и два псаломщика; один из них вдобавок регент. Он с настоятелем служит. Парень как будто хороший, мягкий, сговорчивый, но как регент неважный. Зовут его Михаил Васильевич. А со мной служит Димитрий Васильевич, с ним иногда трудненько приходится. Совсем еще молодой, самолюбивый, ершистый, чуть его против шерсти погладишь, так и вспыхнет, как спичка. А молчать тоже нельзя: если теперь, когда мы только начинаем вместе работать, не поправить, после труднее будет, да и у него дурные привычки укоренятся. Торопится очень за службой. И в конце, еще только „Господи, сохрани!“ – поют, а у них обоих уже шапки в руках, последние слова чуть не на ходу допевают. А скажешь – буря. Я уж немного начал приспосабливаться. Пойдем вместе с Димитрием Васильевичем домой, я и начинаю рассказывать, как у нас, бывало, в семинарии служение шло, при ректоре Боголюбском или при архимандрите Вениамине, как епископ Гурий порядка требовал. Смотришь, кое-что и намотает себе на ус. Бывает, что ненадолго, потом опять по-старому начинает действовать, но после этого уж говорить легче. А вы как с отцом Тимофеем ладите?»
Вопрос был задан не попусту. Еще в письмах отцу Сергию сообщали, что многие недовольны новым священником, отцом Тимофеем Кургаевым, сыном бывшего миссионера Афиногена Антоновича. И голос не такой, как у батюшки Сергия, и кадилом взмахивает, перекидывает его, по мнению некоторых, неблагоговейно. И со Святыми Дарами не так выходит, а в боковой двери один раз даже ризой зацепился. Конечно, с непривычки, тесно здесь очень, а все-таки батюшка Сергий не зацеплялся.
– И тон правильно не задает, – возмущался Никита Иванович Амелин, ведущий тенор, еще молодым парнем начавший ходить на спевки к отцу Сергию и на клирос.
– Вот, бывало, мы ектению за здравие и за упокой в «до-ми-соль-до» пели, а «помолитеся, оглашении, Господеви», ты, батюшка, на «ре-си-соль» переходил, и мы за тобой. А он все в одном тоне дует. И тяжело, и красоты такой нет.
– Он не переходит, вы бы перешли, а он бы подхватил за вами. Слух у него есть. Не всегда священники тон задают, чаще наоборот бывает.
Отцу Сергию пришлось проводить целую беседу на тему о том, что у каждого священника своя манера служения и обижаться на то, что отец Тимофей не похож на отца Сергия, так же нелепо, как на то, что Николай Потапович ниже ростом, чем Трофим Поликарпович, поет басом, а не тенором, как Никита Иванович. Они двадцать лет вместе прожили, привыкли, поэтому им и нравится больше служение отца Сергия, а пройдет несколько времени и отец Тимофей понравится. А если уж очень хочется что-нибудь наладить или по-старому оставить, пошли бы к отцу Тимофею да поговорили. Конечно, по-хорошему, без обиды, а в виде просьбы. Отец Тимофей человек разумный, может навстречу пойти, если с ним мирно потолковать, а то ведь, как говорится, и у воробья самолюбие есть. Тем более что он больной, нужно стараться его по пустякам не расстраивать
[93].
– Так-то оно так, а нам такого соловья, как ты, больше не видать, – вздохнул кто-то из женщин.
– Послушали бы вы, как в Пугачеве смеялись, когда я сказал, что меня здесь соловьем считают, – усмехнулся отец Сергий. – Вы помните, какой у меня был голос, когда я сюда приехал, и не заметили, что за двадцать лет от него почти ничего не осталось… Да что это я? – вдруг спохватился он. – Самое-то интересное не рассказал. Ведь я, когда в Пугачев ехал, с Вариным и Апексимовым разговаривал.
– Как так?
– А вот так. В Селезнихе на постоялом дворе встретился. Они из Пугачева ехали. Сначала кое о чем, о пустяках разговаривали, а потом Варин не выдержал, говорит: «Так, так… Значит, в пугачевском Воскресенском соборе собирается штаб контрреволюционных элементов… Ну что же. Сейчас ты протоиерей; будешь архиерей – за решеткой».
– Ну?
– А я отвечаю: посмотрим, может быть, у власти на виду лучше будет, они сами увидят, что я за человек. А то издали какой-нибудь прохвост наплетет с три короба, а они верят, или хоть проверять должны.
– А они что?
– Ничего, скушали. Не выдавать же себя. А ведь это и на самом деле так, – добавил отец Сергий. – Вот в прошлый раз, на Пасху… Случилось такое дело в городе, вызвали бы и поговорили, всего часа два семья бы волновалась. А отсюда чуть не неделю нервы мотали. А пока… – Отец Сергий встал. – Вы здесь посидите, а я на часок к отцу Тимофею загляну.
У отца Тимофея со своей стороны оказались претензии к новым прихожанам.
Идя навстречу еще не высказанному желанию гостя, он сам предложил отцу Сергию послужить в будущее воскресенье. Народу в церкви собралось, как в большой праздник, и отец Сергий, воспользовавшись этим, сказал примирительную проповедь для предотвращения возможных недоразумений. За проповедь отец Тимофей поблагодарил, хотя и расстроился немного – не ожидал, что могут быть недовольные.
На следующий день после приезда отец Сергий побежал в Березовую Луку к куму, а еще через несколько дней отец Григорий с матушкой явились в последний раз повидать отъезжающих.
Двадцать лет прожили рядом эти два, так не похожие один на другого батюшки. Даже друзьями они не назывались, а только год за годом все вновь кумились между собой, год за годом устраивали в складчину елки для детей, да по делу и без дела, вовремя и не вовремя, ходили и ездили друг к другу не только сами, а и их матушки и дети.
– Что это ты ушла? – шутливо ворчал отец Григорий на жену, которой не оказалось дома, когда отец Сергий однажды явился к ним. – Разве не видишь, какой буран, значит, кум приедет.
Отец Григорий был лет на десять старше отца Сергия, гораздо спокойнее его, и не отличался крепкой памятью. В горячую пору обновленчества он не брал на себя ответственных поручений – поездок, опасаясь забыть что-нибудь важное, но так, без поручений не раз ездил и в Самару, и к брату своей жены, епископу Павлу. Возвращался он, как и другие, начиненный новостями, но рассказывал их по-своему, не торопясь, припоминая то одну, то другую подробность. После нескольких часов рассказов еще раз перебирал все в памяти – не забыл ли чего? Разговор переходил на другие темы, не имеющие ничего общего с предыдущим, и вдруг отец Григорий вспоминал еще что-нибудь интересное.
