Даже постоянное беспокойство за отца в период борьбы с обновленчеством и другие подобные моменты доставляли детям счастье, доступное немногим, – счастье уважать в отце стойкого, убежденного и неподкупного борца.
Конечно, эти свойства характера могли бы проявляться не только в Острой Луке, но, возможно, ее роль была тут гораздо серьезнее, чем могло показаться с первого взгляда. Едва ли будет ошибкой признать, что причиной этой стойкой жизнерадостности в семье С-вых в значительной степени было и общение с природой.
Острая Лука располагалась в одном из прелестных уголков Среднего Поволжья, и дети с самого рождения привыкали видеть вокруг себя красоту – красоту тихую и скромную, не бьющую в глаза, но проникающую в душу, очищающую, укрепляющую. Беспрестанно меняющаяся водная ширь весной; летом и осенью цветущие луга, озера, перелески, где за каждым поворотом открывались картины, одна другой чудеснее; сверкающие белоснежные просторы зимой, – сделались для всех членов семьи необходимыми – там рассеивалось горе, там обдумывались серьезные жизненные вопросы, там складывались и крепли убеждения. Недаром, уезжая, дети проёщались с любимыми местами, как с лучшими друзьями; недаром впоследствии эти места являлись мерилом красоты. Слова «похоже на Острую Луку» являлись величайшей похвалой.
Теперь о культурных развлечениях. Главным из них, безусловно, было чтение. Правда, выбор книг в двух-трех личных библиотеках, своей и знакомых, был невелик, зато подбирались они внимательно и, за немногими исключениями, имели действительную литературную ценность. Не следует забывать, что в это время и в помине не было не только телевизоров, а даже и радиоприемников. Значит, и в городах из «культурных развлечений» оставались только малодоступные театры, да кино. Вдобавок кино заполнялось боевиками с хлесткими названиями «Женщина с миллиардами» в восьми сериях, «Вулкан любви» и т. п. И уж конечно, более полезно в культурном отношении, более интересно и даже более человечно было вместо ознакомления с авантюрами «женщины с миллиардами» посвятить эти восемь вечеров знакомству с Достоевским и Тургеневым, Диккенсом и Бичер-Стоу, Гоголем и Лермонтовым, даже с Майн Ридом и Дюма. Небольшие размеры библиотек были полезны еще и тем, что, перечитав всю художественную литературу, молодежь волей-неволей бралась за популярно-научную и специальную. А начав по необходимости, постепенно входила во вкус серьезного чтения.
Кроме того, была музыка, шахматы, катание на коньках и на лодках, купанье, длинные прогулки по лесу и лугам – каждый выбирал то, что для него было интереснее и по силам. Вместо футбола и хоккея, которыми городские ребята «культурно развлекаются» на пыльных улицах, рискуя попасть под автомашину, или на чуть-чуть менее пыльных стадионах, – лапта, горелки, шары (т. е. тот же хоккей) и множество других игр на зеленой траве, при безукоризненно чистом воздухе. Даже полевые работы, пока они не доводят до изнеможения, тоже доставляют удовольствие здоровым молодым людям.
И у каждого, начиная с отца Сергия и Юлии Гурьевны и кончая Наташей, в селе оставались друзья, с которыми трудно расстаться. Да и родные сюда нет-нет да и заглянут; не все, которые съезжались раньше, а Санечка К-ва и Наденька С-ва бывали почти каждое лето.
В Пугачев-то Надежда Евгеньевна едва ли поедет, дорога туда гораздо сложнее, чем до Острой Луки. И самим отъезжающим, по той же причине, путь в Самару теперь почти что отрезан. А ведь даже деловые поездки туда были желанны и радостны, потому что являлись одновременно и встречей с родными.
Словом, было много причин жалеть об Острой Луке, и, хотя молодежи свойственно любить перемены, они ехали со смешанным чувством ожидания и грусти, и грусть преобладала даже у них. Нечего и говорить об отце Сергии.
Книга вторая
В городе 1926—1931
1926–1929
Глава 1
История с географией
Давным-давно, еще во времена Пугачева, и еще раньше его, стояла на одной из извилин Большого Иргиза, на правой его стороне, слобода Мечетная. Стояла она как будто посреди широкой степи, тянувшейся от Волги до Урала, а на самом деле уже на крайних западных отрогах Общего Сырта. Поэтому степь, к западу совершенно ровная, только кое-где перерезанная оврагами, к востоку начинала постепенно холмиться; да и на запад от слободы горизонт закрывал, точно край котловины, длинный, пологий подъем, тоже носивший название Сырт. За этим Сыртом целиком пряталась слобода, позднее город Николаевск. Он скрывался в котловине даже тогда, когда в нем выстроили высокий Новый собор. С запада все равно была видна только пустая, безлюдная степь, и лишь с края Сырта открывался сразу весь городок и окаймленная лесом линия Иргиза. Линия эта отнюдь не была прямой; можно было пойти и вниз, и вверх по реке и одинаково километра через три увидеть на левом берегу село Давыдовка, занимавшее горловину большой извилины, которыми отличался Иргиз. Рассказывали, что когда-то, когда по реке еще тянули бечевой небольшие плоты и баржи, бурлаки утром не тушили разложенного на ночь костра, только присыпали его сверху золой, а вечером, располагаясь на новый ночлег, бежали туда за огоньком. Так длинный, целодневный путь по берегу продвигал их по прямой на каких-нибудь полтораста – двести сажен
[96].
К двадцатым годам нашего времени по берегам Иргиза оставались только отдельные лесные островки, почему-то носившие украинские названия «гай»: Титов гай, Белый гай, Толстый гай, но раньше здесь леса было гораздо больше. Лесная глушь заполняла берега Иргиза, и под ее защитой стояли скиты раскольников, скрывавшихся здесь, в вольной стороне, от «тесной» жизни обжитой части России. Старообрядческий Иргиз в свое время славился между раскольниками не менее, чем Черемшан или описанный Мельниковым-Печерским
[97] Керженец. И ничего, что слобода, по обе стороны которой они расселились, называлась Мечетная, т. е. что первыми и основными насельниками в ней были татары. Сейчас трудно сказать, как сложились первоначальные отношения русских с татарами, но нужно думать, что хозяева не имели ничего против новых соседей, иначе они, конечно, сумели бы быстро отвадить их. Больше того, археолог мог бы доказать, что в какой-то период пришельцы даже оказывали на аборигенов сильное влияние, приведшее к ощутимым результатам. Правда, и до нашего времени татары занимали отдельную, северную часть города, так называемый «татарский конец», или «аул». Жили они там своей обособленной жизнью: две мечети, медные, чеканные, с узким, как у чайников, горлышком, кувшины для омовения, стоявшие во дворах; женщины в свободных, как рубаха, платьях и заменивших чадру платках вроспуск
[98], часто не умеющие даже объясняться по-русски. Но на пустыре за татарским концом, на высоком берегу Иргиза, примерно посредине между последними домами и зданием электростанции, еще в двадцатых – тридцатых годах можно было видеть заросшие бурьяном остатки старинного кладбища. Не было на нем ни русских дубовых крестов с верхушками в виде маленькой часовенки, ни поставленных стойком, грубо выломанных, нетесаных глыб белого камня, как у татар. Там рядами лежали поросшие мхом, изъеденные временем, но с ясными признаками отделки каменные плиты. На каждой плите сверху был высечен крестик, а под ним русское христианское имя и татарская фамилия. Значит, жили здесь когда-то крещеные татары, достаточно культурные, чтобы оставить по себе эти памятники, и настолько многочисленные, что имели собственное кладбище.
