Решалась судьба многолетних трудов отца Сергия, но решалась так, что о них даже и не говорилось; стоял вопрос только о ненормально обострившихся отношениях между священником и прихожанами. Батюшки решили дело внешне правильно и беспристрастно. Они указали Беляеву на недопустимость отлучения от причастия из личных счетов. На основании их выводов епископ Павел предложил допустить Сергея Евсеевича до причастия и даже, кажется, разрешил ему в будущем обращаться, как к духовнику, к священнику одного из соседних сел. Но зато ему было строго внушено, чтобы он не вмешивался в то, что является делом совести священника.
Вынося свое решение, батюшки считали, что защищают авторитет священника в приходе, в то же время сознавая, что вот такому Беляеву не создашь авторитета, если он сам его губит. А если бы они знали, сколько вреда принесет в будущем этот Беляев! Не так много времени спустя он самовольно покинет Острую Луку ради лучшего прихода, куда «влезет» без разрешения архиерея. Покинет в такое время, когда заменить его будет некем, и после него церковь закроют.
Этого, конечно, никто не мог знать, хотя и можно было догадываться, что Беляев держится за Острую Луку только за неимением лучшего. Но что было делать? Другого все равно негде было взять, а убрав Беляева, только ускорили бы неизбежное. Даже отец Сергий, как ни глубоко переживал печали родного села, не мог подсказать ничего лучшего.
Приблизительно в это же время отцу Сергию пришлось выдержать еще один бой по поводу брака в неразрешенной степени родства. Жених был уже не юный мальчик, как в Острой Луке, а энергичный мужчина лет под тридцать, задумавший жениться на своей близкой родственнице. Выслушав от отца Сергия, а потом от епископа Павла, что его брак не может разрешить ни архиерей, ни митрополит, он все-таки отправился в Саратов к митрополиту Серафиму
[113]. Трудно понять, что там получилось, почему такой законник, как митрополит, решился дать разрешение, но он его дал, и торжествующий жених явился с его резолюцией к отцу Сергию.
Для отца Сергия это было тяжелое испытание. Когда несколько лет тому назад он решал, подчиняться или не подчиняться подозреваемому в обновленчестве архиерею, основной вопрос был в том, является или не является Николай законным епископом; от этого зависело – признавать или не признавать любое его распоряжение, даже самое безобидное. Теперь хуже. Митрополит Серафим, несомненно, был законным; отец Сергий всегда боролся за строжайшее подчинение духовной власти; но вот распоряжение, данное законным епархиальным архиереем, таково, что подчиниться ему невозможно. А чтобы не последовало за отказом запрещение в священнослужении или еще что, этому приказанию придется подчиниться безусловно, иначе бы это обрекло семью на голод.
В резолюции митрополита была одна подробность, на которую непосвященные могли не обратить внимания, но которая, по сути дела, сводила на нет данное разрешение. Давая его, митрополит указал родство на одну степень дальше, чем было в действительности. На это и сослался отец Сергий, отказываясь выполнить распоряжение. В той степени, о которой писал митрополит, он имел право разрешить брак, а в действительно существовавшей мог разрешить только Синод.
Последовала сцена, напоминавшая те, которые происходили когда-то в Острой Луке. Для отца Сергия она была тем тяжелее, что он не только знал жениха, но и был очень расположен к нему. Жених хотел снова ехать в Саратов, но нашел более простой выход – обратился к единоверческому священнику Заседателеву, и тот его обвенчал. В затруднительное положение попал и епископ Павел. Какого бы мнения ни держался он сам по спорному вопросу, как бы ни сочувствовал отцу Сергию, но факт оставался фактом – священник не подчинился епархиальному архиерею. И епископ Павел, как викарный, обязан был официально сообщить об этом митрополиту.
Как отнесся к этому отец Сергий? Может быть, даже еще больше стал уважать владыку за его беспристрастность, по крайней мере, он же и защищал его, когда кто-то осудил его за этот рапорт.
– Так и должно быть, – сказал отец Сергий. – Владыка должен был подать рапорт. А митрополит Серафим теперь должен запретить меня в священнослужении. А я должен буду подчиниться.
Но митрополит, должно быть, понял, что был не прав, или не захотел вступать в резкий конфликт с уважаемым протоиереем. Его резолюция на рапорте гласила: «На усмотрение епископа Павла».
А епископ Павел счел наиболее правильным не давать дальнейшего хода делу – «вменить его, яко не бывшее».
Иногда, в то время, когда владыка и Костя были погружены в серьезные дела, в кухоньке раздавались звонкие детские голоса. Лицо владыки светлело: «Кто это там? Заходите!»
В комнату влетели Боря и Валя, дети регента Михаила Васильевича, оживленные, хорошенькие, всегда в беленьких костюмчиках. Владыка любил детей. Когда он вечерами прогуливался в ограде, к нему забегали и другие дети из ютившихся против церкви хибарок, и для всех у него находилось и ласковое слово, и конфетка или яблоко. А Боря и Валя были почти свои.
Пятилетний Борис, беленький, с большими голубыми глазами, смело подходил под благословение; за ним складывала ручонки маленькая даже для своих лет Валя, которой шел третий год. Мать, Прасковья Ивановна, подталкивавшая их вперед, вместе с матушкой Евдокией выглядывала из-за двери, потом подходила и сама.
– Ах, какая ты нарядная, Валя, – ласково восхищался владыка, любуясь темноглазой говоруньей-девочкой. – Куда это ты собралась?
– Я надела матлосскую блузку и иду к отцу Сельгию, – докладывала девчушка так же, как успела уже не раз доложить встречавшимся на дороге знакомым!
В семье отца Сергия детей тоже принимали с удовольствием, и они и Прасковья Степановна любили туда ходить.
– А не устанете вы? Ведь далеко!
– Не очень далеко, – солидно вмешался Боря. – Вот до Жаровых так далеко! Как от Старого собора до Москвы!
* * *
Не успели пугачевцы нарадоваться на своего епископа, как возникла новая тревога. Получилось так, что независимо друг от друга, но почти одновременно поехали в Самару Димитрий Васильевич и член церковного совета Григорий Амплеевич Калабин. В первое же воскресенье Димитрий Васильевич зашел в занятый обновленцами кафедральный собор, посмотреть «много ли в нем людей» и услышал, что там поминают епископа Павла Пугачевского. Димитрий Васильевич подошел к свечному ящику и спросил, что это за епископ. Ему показали стоявшего невдалеке архиерея и объяснили, что он недавно посвящен и теперь собирается ехать в Пугачев.
«Не советую, – сказал Димитрий Васильевич. – Там свой епископ Павел есть, народ за него держится. А обновленцев у нас не жалуют, может крупная неприятность получиться. Это не Самара, а Пугачев».
У Калабина, как можно было понять из его слов, получилось еще крепче. Он зашел попить чайку на квартиру к бывшему священнику своего родного села Левенка, а теперь активному деятелю обновленчества, протоиерею Алексееву. Там он застал этого же епископа, которого Алексеев отрекомендовал ему, добавив, что он скоро приедет в Пугачев.
