Время от времени на небольшой срок появлялись и другие ученики. Наташе не справиться бы самостоятельно с такими предметами, как, например, физика, но друзья познаются в беде. Оказалось, что ей сочувствовали и старались помочь не только всегда хорошо к ней относившаяся Мальвина Альбиновна Здановская, их классный руководитель, но и другие, в частности, внешне суровая преподавательница физики Елена Филипповна Волкова. Она очень помогла своей бывшей ученице, дав ей некоторые методические указания и одолжив на лето учебник физики. Без ее помощи такой учебник достать было бы невозможно, так как даже для занятий в школе выдавалось много если пять-шесть книг на класс. По другим предметам помогли другие.
Следуя теории отца Сергия, можно было думать, что отца Александра, а может быть, и отца Николая Амасийского не трогали потому, что они помогали семье заключенного, но на остальных в Старом соборе начался нажим. Предложили выехать диакону Бородкину, уехал «от греха» другой диакон-регент, П. Е. Жуков, арестовали настоятеля Парадоксова и отца Димитрия Шашлова. Отца Василия продержали недолго. Почти восьмидесятилетний старик, он еще в молодости болел туберкулезом и жил с одним легким и сужением пищевода, где вследствие туберкулезного процесса образовались рубцы. Он не мог есть ничего твердого, даже хлеба, и много лет питался только густой лапшой и тому подобной пищей, которую приготовляла ему хорошо знакомая с его потребностями старушка-свояченица Лидия Александровна Архангельская. Поэтому, как только его взяли, ему стали носить передачи три раза в день – завтрак, обед и ужин. Лидии Александровне одной с этим было бы не справиться. Носили добровольные помощники, чаще всего Костя. Дежурные коменданты морщились, но принимали – не умирать же человеку с голоду. По-видимому, это сыграло свою роль: нельзя было все время держать старика в своем подвале, а ни Пугачевская ИТК, ни Саратов не приняли бы заключенного, которому необходимо диетическое питание. Словом, отца Василия продержали с неделю и отпустили.
Отец Димитрий был самым молодым из городских священников и особых болезней не имел, поэтому его препроводили в ИТК и частенько вызывали в город на допросы. Возвращался он оттуда то страшно возбужденным, то, наоборот, в подавленном состоянии и ни с кем не делился, не рассказывал, о чем с ним говорили, а это хуже всего. Товарищи, если даже не смогут помочь дельным советом, хоть посочувствуют, развлекут.
Через некоторое время в камере стали замечать, что отец Димитрий заговаривается. Ему казалось, что его вот-вот должны расстрелять. Он то подолгу молился, то вдруг вскакивал, начинал раздеваться, повторяя: «Я готов… готов…» Отказывался от пищи. Отец Сергий всячески успокаивал его, даже перестал в это время выходить на работу, прибегая ко всяким уловкам, чтобы заставить отца Димитрия поесть. Иногда принимал начальнический тон, говоря: «Я старше вас, я приказываю вам сесть и пообедать!» Делал вид, что обижается, если тот не слушал.
Однажды утром отца Димитрия на его месте не оказалось. Стали искать и обнаружили его в дальнем углу под нарами. Ни на какие уговоры он не отвечал; отец Сергий сам полез к нему под нары и едва убедил его вылезть.
– Не особенно приятно я там себя чувствовал, – говорил он потом. – Кто его знает, что ему может прийти в голову. Может быть, он схватит меня и начнет душить, как там отбиваться, под нарами! Он моложе меня и сильнее.
Надо думать, что и вообще в это время отец Сергий чувствовал себя «не особенно приятно». Целые дни один на один с сумасшедшим, да еще с близким по духу человеком, которого так жалко!
Спустя сколько-то времени Шашлова увезли в Саратов. Он пробыл несколько месяцев в больнице и вернулся как будто здоровым, но ненадолго. В 1931 и 1934 годах у него были рецидивы, и от последнего он, кажется, так и не оправился.
Были ли у отца Димитрия основательные причины ожидать расстрела – это вопрос, а вот Хришонков, скорее всего, не думал о такой участи. Он всегда держался очень спокойно, можно полагать, что не ожидал ничего страшного, поэтому его судьба поразила всех своей неожиданностью.
В связи ли с судьбой отца Николая или независимо от нее, в это время усилились строгости около тюрьмы. Священников перестали выпускать за стены, находили им работу внутри двора. Родственников к воротам и близко не подпускали, даже у задней стены появился постоянный охранник, так что нельзя было даже издали убедиться, все ли на месте. О событиях внутри тюрьмы снаружи еще не знали, и все-таки это действовало угнетающе, каково же было в камерах?
Наконец однажды передатчик (так называли заключенных, разносящих передачи), отдавая Соне пустую сумку, шепнул: «Отец велел подойти вон к тому сараю».
Полуразрушенный сарай с широкими щелями в стенах относился уже к территории хоздвора. Там стена несколько вдавалась вглубь и, если суметь проскользнуть к ней, стоящих там от ворот не было видно. Отец Сергий уже ждал; попался хороший охранник, который сделал вид, что послал заключенных убирать около сарая.
– Соня, это ты? – спросил отец Сергий каким-то странным, не своим голосом и сразу же, не теряя дорогого времени на подготовку, сообщил: «Отца Николая расстреляли».
Потом он рассказал, что Хришонкова вызвали с вещами. Все думали, что его освобождают, и радовались за него. А через несколько дней одного из их камеры взяли на допрос, и он видел, как вещи отца Николая отдавали крестьянину, который обыкновенно привозил ему передачи.
Расстреляли… Как-то это не укладывалось в голове. Перед Соней ясно стоял отец Николай, сутулый, мужиковатый, добродушный, в порыжелом, бывшем черном, бумажном подряснике. Последний раз она видела его совсем недавно, перед Преображением. Отец Сергий тогда не выходил, сидел около Шашлова, а отец Николай подозвал Соню, дал ей денег и попросил купить к Преображению яблок. С яблоками получилось неловко. Больше двух передач (т. е. двум разным людям) из одних рук не принимали; все знакомые и так носили по две, яблоки поручить было некому. Соня передала их в отдельном узелке, но в общей передаче отцу Сергию, надеясь сегодня увидеть его и объяснить все. Но увидеться не удалось, начались уже описанные строгости. Отец Сергий, получив так много яблок, поделился со всеми, и отец Николай получил, но такую же долю, как все, а не столько, сколько заказал, и как подарок из чужой передачи, а не как свое. Когда разобрались в ошибке, поправлять уже было поздно.
Этот, казалось бы, незначительный случай надолго остался в памяти и на совести девушки. А сколько подобных случаев было с каждым из нас! Думается, не допускаются ли они промыслительно, чтобы мы не забывали тех, кого невольно обидели, и горячее молились о них?
А отец Сергий торопливо рассказывал вещи, для них еще более страшные.
Последнее время его долго не вызывали на допрос, наконец недавно вызвали снова, и следователь сделал ему предложения, на которые он согласиться не мог.
В дальнейшем разговоре следователь довольно недвусмысленно предупреждал: «Сами себя угробливаете! Пойте себе вечную память!»
Очень возможно, что это говорилось просто с целью напугать, но как можно ручаться, особенно когда еще жива память об отце Николае? Отец Сергий счел нужным подготовить детей к худшему и рассказал кое-что Соне.
