Вечером дети долго ожидали его, прислушивались к каждому шороху снаружи. Гораздо дольше, чем допускали самые смелые предположения, но он не вернулся. Утром отнесли ему передачу – подушку и кое-что из провизии.
Горе горем, отец – отцом, а теперь перед семьей вплотную встал вопрос – чем жить. Конечно, отец Александр по-прежнему будет отдавать часть отца Сергия, некоторое время помощь еще придется принимать, но не всегда же. Несомненно, отец Сергий больше не вернется, не было еще случая, чтобы кого-нибудь отпустили во второй раз. Да и долго ли продержится сам отец Александр? Следовательно, нужно подумать, что делать.
В первую очередь это касалось Сони, которая одна не имела никакого, самого мизерного заработка. Имела три специальности – шитье, вышивание, пишущая машинка, а за три года можно было по пальцам пересчитать полученные ею заказы. Да и эти заказы были от знакомых или по их рекомендации, т. е. давались не ради дела, а только для поддержки.
На другое утро после Михайлова дня
[120] Соня решила сходить к матушке Моченевой, когда-то предложившей научить ее изящно вставлять прошивки в батист. Такую работу можно было получить у местных модниц из жен военных, и конкуренции тут нечего опасаться – это не шитье. Да и вообще матушка Софья Ивановна человек опытный и доброжелательный, может быть, что-нибудь и посоветует.
Стоило Соне отворить дверь в квартиру Моченевых, как она поняла, что и сюда пришло несчастье. Не было ни выдвинутых ящиков, ни разбросанных вещей, но не было и обычного строжайшего порядка, а всегда занятая Софья Ивановна сидела около стола и ничего не делала. Она рассказала, что за отцом Александром пришли ночью, долго рылись в вещах и ушли часа два назад. А она все прибрала и вот сидит…
Не успела еще матушка рассказать всего, как на крыльце раздался громкий топот и в комнату в страшном волнении не вошел, а ворвался диакон Медведев. Оказывается, он тоже получил вызов, зашел к настоятелю посоветоваться или просто предупредить, а тут такой сюрприз.
Медведев вернулся через несколько дней, а Моченев остался. Было ясно, что и он, и отец Сергий потеряны для собора, но все-таки назначенный на их место, один вместо двоих, отец Николай Авдаков считался временным.
Отец Николай стосковался по службе священника. Если бы ему разрешили, он поехал бы на любое священническое место, в любое захолустное село, но он не имел права уезжать из Пугачева. Он исполнял обязанности псаломщика в Старом соборе, иногда его приглашали принять участие в архиерейском служении, но все это было не то. Он взялся за дело с жаром, свойственным его пылкому характеру. За три воскресенья своего служения сказал три горячие проповеди, потом, ровно через две недели после назначения, в воскресенье, 24 ноября, взяли и его.
Это было трудное время. В течение более трех месяцев, с конца октября 1930 года по январь 1931 года, аккуратно через день, в городе и поблизости от него происходило что-нибудь тяжелое. Того арестовали, того отправили, там закрыли церковь, тому предложили уехать. Аккуратно через день. Точно давался один день, чтобы передохнуть, погоревать о совершившемся, привыкнуть к мысли о нем, а на следующий день добавлялось еще что-то новое. Взяли Афанасия Матвеевича Медведева, председателя церковного совета, еще несколько членов или просто активных прихожан. Люди уже ожидали – вчерашний день прошел благополучно, значит, что-то будет сегодня. Приходили на память стихи Майкова:
…Что мне тужить за охота,
Коль завтра прогонит заботу другая забота?
Ведь надобно ж место все новым и новым кручинам.
Так что же тужить, коли клин выбивается клином?
Еще до этого прошел слух, что в городе появился приезжий адвокат или просто ходатай по делам по фамилии Ишин, который берется вести дела раскулаченных и прочих «неблагонадежных». Специально берет только такие дела. Поживет несколько дней, наберет определенное количество дел и едет с ними в Москву, а потом опять назад в Пугачев. Насколько успешны были его ходатайства, трудно сказать, но уже одно, что нашелся такой человек, который не боится защищать людей, оказавшихся как бы вне закона, действовало ободряюще.
Костя с Соней тоже собрались сходить к нему, правда, без особой надежды, просто на всякий случай, но решили, чтобы сначала Соня сходила посоветоваться с отцом. Его постоянно бодрый тон действовал на них так, что они не были уверены, захочет ли он хлопотать об освобождении. Смущало и количество дел, которые набирал Ишин, думалось, что при таком массовом ходатайстве там, в верхах, еще меньше будет надежды получить хоть одно благоприятное решение. Но и упускать случая было нельзя.
Разговор происходил на обычном месте встреч, у ямы с нечистотами. Было холодно, сыро, неприветливо. Отец Сергий стоял ссутулившись и зябко засунув руки в рукава стеганого подрясника. Когда Соня рассказала об Ишине и спросила, нужно ли хлопотать, он ответил:
– Конечно, нужно попытаться. Или вы думаете, что мне здесь приятно?
На его лице появилось выражение страдания, но он быстро справился с собой и заговорил о том, что нужно указать в заявлении.
Сразу попасть к Ишину не удалось, у него оказалась очередь, а во второй приезд его самого арестовали. Заявление отцу Сергию он все-таки написал, но уже в тюрьме. Это заявление отец Сергий постарался передать на волю для отправки по назначению; тогда считали, что если спустить письмо прямо в почтовый вагон, то оно лучше дойдет. Адресовано оно было, кажется, Верховному прокурору СССР. Ишин-то хорошо знал, кому адресовать, а кроме этого он внес очень мало своего. Основной текст был отца Сергия, а в него вставлены отдельные выражения, подсказанные Ишиным, и домашним отца Сергия было очень заметно, что это слова не его.
«Нельзя молчать! Нет сил молчать!» – так начиналось это заявление-письмо. Хорошо сказано, верно, но дети долго рассматривали заявление с большим недоумением: кто писал? Папа или не папа? Вот здесь совсем он, а здесь совсем не он… Мысль о коллективном творчестве тогда еще плохо укладывалась в голове.
Потом детям стало понятно еще и другое. Они понимали, чувствовали папу во всем, где он проявлял себя, и даже самая маленькая мысль, пусть неплохая, но чужая, выпирала из его строк, как постороннее тело.
Ишин был одет легко, совсем не по-зимнему. У него было всего только одно тонкое осеннее пальто, и ничего больше. Поэтому отец Сергий велел принести ему свою старую теплую рясу. Она была уже совсем непригодна для носки, но ее все-таки можно было использовать как подстилку или одеваться вместо одеяла. Потом Ишин даже на прогулку стал выходить в этой рясе под беззлобные шутки наблюдателей: «Что это, вроде у нас еще один поп прибавился?»
Передавали ему и хлеба, и сухарей, по поручению отца Сергия и отца Александра из дома приносили побольше, на его долю. Однажды во время прогулки он обратился к отцу Сергию и его товарищам с целой речью по поводу того, что они исполнили завет Христа – раздетого одели, голодного накормили, скорбного утешили и так далее.
