С состоянием здоровья был связан и еще один серьезный вопрос. Сейчас молодой человек получал в военкомате отсрочку, но возникло опасение, не призовут ли его в армию через год-другой, когда он уже будет священником?
Когда вопрос о рукоположении встал вплотную, епископ Павел порекомендовал Константину Сергеевичу съездить в Саратов, посоветоваться с известным профессором.
Профессор «успокоил» его: для военной службы он никогда не будет годен – у него прогрессирующая атрофия мышц. Очень редкая болезнь, и потому он, профессор, «хотел бы оставить необычного пациента у себя в клинике для наблюдения в интересах науки», но нашлись у него причины, не позволившие сделать это. Профессор написал латинскими буквами на бумаге слово «лишен», и пододвинул ее главному врачу, в полной уверенности, что больной ничего не поймет. Главврач кивнул головой в знак согласия, и вопрос был решен. Клиника не получила «интересного больного» с редкой болезнью, а больной от этого ничего не потерял. Скорее всего, он и сам не захотел бы остаться.
Профессор объяснил Константину Сергеевичу, что болезнь недаром называется прогрессирующей. Она никогда не излечивается, а все время прогрессирует.
– Сейчас вы сами ко мне пришли, поднялись на второй этаж, – добавил он, – а через несколько лет вас принесут.
Всегда сдержанный, Константин Сергеевич и на этот раз не подал вида, как тяжело ему было выслушать такой приговор. Рассказывая о нем, он только добавил свой комментарий: «Это болезнь, напоминающая евангельских расслабленных».
Предсказание профессора не исполнилось, но это было уже чудо «Божественной благодати, немощная врачующей», на которую, нужно сказать, возлагал большие надежды епископ Павел, советуя Константину Сергеевичу принять сан. А врачи впоследствии только удивлялись. Лет десять спустя уже другой профессор-невропатолог сказал ему: «По всем признакам у вас была прогрессирующая атрофия мышц, но она никогда не проходит, а только прогрессирует. Теперь же у вас ее нет. Значит, это была не она».
Вот образец логики некоторых людей, готовых противоречить самим себе, возражать против очевидности, лишь бы не признать чуда.
Такой разговор произошел много лет спустя, а в настоящем была слабость и жестокое предсказание на будущее.
– Я готов послужить Церкви Божией, сколько есть сил, – ответил Константин Сергеевич церковному совету, – но удовлетворю ли я приход, смотрите сами.
Второе препятствие было чуть ли не еще серьезнее. Двадцатидвухлетний юноша не хотел жениться, да если бы и захотел, негде было бы найти подходящую невесту. То, о чем уже не первый год беспокоились отец Сергий и другие священники: «батюшек-то мы хоть с трудом, да подготовим, а где взять матушек?» – этот вопрос теперь принял осязаемую форму. Перед глазами были несколько трагедий молодых священников, брошенных женами при первом же жизненном испытании; их крест оказывался тяжелее безбрачия. Были и такие случаи, когда под влиянием матушек, дрожавших за семью, батюшки отказывались от сана.
– Лучше мне не брать на себя дополнительного бремени, – говорил Константин Сергеевич, – и не возлагать его еще и на другого человека.
Владыка Павел готов был поручиться за его твердость, за то, что он не опорочит своего сана, но считал неудобным посвятить его безбрачным без согласия митрополита Серафима. Митрополит ответил согласием.
Он несколько раз видел Константина Сергеевича, по должности секретаря, сопровождавшего епископа Павла в Саратов, а еще лучше знал отца Сергия. Доверяя отцу, он счел возможным поверить и сыну Впрочем, можно предполагать, что дело окончательно решалось в Синоде. Через некоторое время в недавно основанном «Журнале Московской Патриархии» появилось постановление Священного Синода, датированное концом 1930 года. Постановлением разрешалось посвятить священника целибатом, т. е. безбрачно, молодого человека, за которого ручается преосвященный… Имена архиереев, по докладам которых выносилось то или иное решение, и то время в «Журнале» почему то не указывались, но время и обстоятельства дела совпадали. Даже если это был и не тот случай, значит, все-таки подобные дела проходили через Синод.
В дополнение к резолюции, разрешающей посвящение, митрополит Серафим прислал епископу Павлу частное письмо, которое владыка отдал Константину Сергеевичу. Митрополит писал, что вполне доверяет рекомендации епископа, его ручательству за ставленника. «А потом, – кратко, но выразительно добавлял он, – он сын отца Сергия. Жаль только его молодости, потому что рано или поздно „ин его пояшет и ведет аможе никто из нас не хощет!“»
[122].
Об отце Сергии митрополит упоминал не в первый (и не в последний) раз.
– Трудно вам будет без С-ва, – сказал он епископу Павлу, когда услышал о последних арестах.
Может быть, и еще что-нибудь говорил, но это было сказано не при Косте.
Глава 42
За стенами и около ворот
Затем возник и еще один трудный вопрос – как сообщить о предстоящем отцу Сергию и получить от него благословение. Как нарочно, именно теперь строгости по отношению к отцу Сергию, отцу Александру и отцу Николаю опять усилились. Их не только не выводили на работу, не только не разрешали свиданий, но даже прекратили прием передач. Значит, не было никакой возможности подсунуть записку или намеком передать необходимые известия.
Тревожил и самый факт запрещения передач. Все уже начали привыкать к тому, что не получают передач недавно арестованные; так некоторое время их не получали офицеры и полицейские. Но чтобы перестали принимать уже после того, как некоторое время разрешали свидания, т. е. когда уже закончилось следствие, по крайней мере первый этап его, такого не было ни раньше, ни после.
Через некоторое время дело разъяснилось, да и то не полностью. Священники тогда были разъединены, сидели вперемежку с другими заключенными, с теми же полицейскими и офицерами. И вот неугомонный Авдаков, воспользовавшись слишком употребительным, но в их положении единственно возможным «почтовым ящиком» – уборной, затеял переписку. Соскучившиеся друг без друга отец Сергий и отец Александр охотно отвечали. Ничего серьезного в этих записках, конечно, не было, но, чтобы они не каждому бросались в глаза, их писали шифром своего изобретения. Шифр был простенький, но имел кое-какие свои особенности, по которым, как казалось батюшкам, он не был понятен охранникам и ближайшему начальству и не мог вызвать у них подозрения. «Почта» работала аккуратно и в то время, когда вдруг прекратились свидания и передачи. Никому и в голову не приходило связать это с перепиской, наоборот, в записках недоуменно спрашивали друг друга, в чем дело. Неожиданно в конце записок, полученных разными «адресатами», появились тоже шифрованные добавления: «Находим письма».
Эта часть истории так и осталась необъясненной. В том, что записки оказались расшифрованными, все видели новую «услугу» Апексимова – никто другой не мог до этого додуматься. Но когда шифр стал известен в канцелярии, кто-то другой воспользовался им и, с риском для себя, предупредил батюшек. Кто это был, так и осталось загадкой.
