У отца Константина символ венчания с Церковью особенно ярко выражен. Его водили вокруг того самого престола, у которого он должен был служить.
Снова наступает тишина, и мягкий, до боли родной голос епископа властно и проникновенно произносит: «Божественная благодать, всегда немощная врачующи и оскудевающия восполняющи, пророчествует Константина, благоговейнейшего диакона во пресвитера. Помолимся убо о нем, да приидет на него благодать Всесвятаго Духа».
– Помолимся! Кирие элейсон!
Хор отвечать епископу не торопится, выдерживает некоторую паузу, потом поет негромко, умилительно, трогательно: «Кирие элейсон, Кирие элейсон, Кирие элейсон!» («Господи, помилуй»).
В этой торжественной мелодии слышится что-то даже печальное, а владыка в это время, положив руку на голову коленопреклоненного ставленника, читает тайные молитвы.
Затем епископ, одну за другой, возлагает на ставленника священнические одежды – епитрахиль, пояс, поручи, ризу, наконец, крест, отцовский крест, возглашая каждый раз: «Аксиос!» («Достоин»).
«Аксиос! Аксиос! Аксиос!» – убежденно и настойчиво подтверждает алтарный хор, иеромонах и оба диакона – басистый Медведев и старособорный, а с ними и колокольчики детских голосов.
«Аксиос, аксиос, аксиос!» – подхватывает от лица народа правый хор.
Все делается по обычному порядку и в то же время не совсем обычно. Михаил Васильевич теперь не только регент, а и председатель церковного совета. Это они, церковный совет, возбудили ходатайство о посвящении Константина Сергеевича. Следовательно, народ сказал свое слово – «повелел» – и теперь не только по установленному порядку, а по своему действительному мнению повторяет так твердо: «Достоин, достоин, достоин!»
Все это занимает очень немного времени, и вот уже Костя – не Костя, не Константин Сергеевич и даже не отец диакон, а священник, отец Константин.
Еще один трогательный момент. Владыка берет только что освященный Агнец, каким-то особенным отцовским движением вкладывает его в крестообразно сложенные руки склонившегося над престолом отца Константина. Уставные слова звучат у него так, будто он их сам только что придумал, будто он делает последнее завещание: «Приими залог сей и сохрани его до последнего своего издыхания. О немже испытан будеши на страшном судищи Христовом».
Большие бархатистые темно-серые глаза отца Константина делаются громадными и лучистыми. В той же благоговейной позе он стоит до тех пор, пока не подходит время причащения, и епископ берет у него Агнец. Что он перечувствовал в эти минуты?
После службы все стараются подойти под благословение к новому священнику. Отец Константин давно, еще со времени уроков Закона Божия, усвоил, как нужно складывать пальцы для иерейского благословения, но все-таки каждый раз прежде взглядывает на руку, а потом благословляет внимательно и благоговейно. Дома он несколько раз перечитывает записку, которую только что принесла Ксения. Рискуя получить новое взыскание, отец Сергий сумел подбросить ее во время прогулки, когда Ксения вышла «за водой». Он опять благословляет сына, призывает на него помощь от Господа и пишет: «Ты заменил меня перед престолом Божиим, будь готов заменить меня и в тюрьме».
Дальше идет проза – указание длины, ширины и высоты фанерных баулов, которые он рекомендует немедленно заказать. Себе побольше, сыну поменьше, каждому по его силам. Но эта проза выразительнее самых громких слов говорит о том, какой путь предстоит отцу Константину и насколько этот путь неизбежен.
Конечно, отец Константин готовился и к такому пути, к такой замене и вместе со всеми, кому был дорог, каждую минуту ждал этого. Было чудом, что прежде, чем последовать за отцом, он прослужил у престола Божия с лишком три с половиной года.
Отец Константин не спал под Рождество всю ночь, но отдыхать было некогда, нужно идти по приходу славить. Ходил он в сопровождении диакона Медведева; тот взял на себя роль ментора – показывал, куда нужно заходить и куда не нужно, а войдя, рекомендовал:
– Вот вам новый батюшка. Еще тепленький, только испекли.
Впрочем, в рекомендации не было необходимости, и так весь город знал о его посвящении.
Интересны подробности того, как Ксении попала последняя записка. Вопрос, как передать ее, обсуждала вся камера, все только что соединившиеся священники. Отец Сергий написал ее как можно убористее на обеих сторонах небольшого клочка бумаги, скатал бумажку в плотный шарик. Гуляя, батюшки с нетерпением, хотя и осторожно, посматривали в сторону надзирательского корпуса. Наконец Ксения вышла. Кончать прогулку было еще рано, но отец Александр подал голос.
– Давайте заходить, отцы, холодно, – сказал он.
– Сейчас, только круг закончим, – отвечали задние.
Цепочка гуляющих сильно растянулась. Передние уже начали заходить в дверь, а отец Сергий, шедший последним, еще только подходил к водопроводной будке. Вот повернул и охранник, начал считать входящих. В это время отец Сергий, проходя мимо будки, уронил бумажный шарик; он немного откатился и очень удачно лег в ямку – след лошадиного копыта. Лишь только все вошли в дверь дежурки, служившей и проходной, Ксения подскочила и схватила шарик. Отец Сергий уже не мог этого видеть, зато видел отец Александр, как бы случайно оказавшийся у окна дежурки.
– Клюнуло! – сказал он, когда дверь камеры закрылась за ними.
Всех людей, о которых здесь рассказывается, давно нет в живых, так что говорить о них можно свободно.
Еще отец Сергий просил детей как можно скорее, пока они вместе все, сфотографироваться. Ему не терпелось увидеть сына священником, да и фотографию остальных хотелось иметь при себе, ведь в любую минуту его могли отправить неизвестно куда. Его просьбу выполнили немедленно, а при первой возможности отец Константин и сам пришел на свидание, но до того произошло немало нового.
Впоследствии отец Константин не раз вспоминал: «Посадили меня, как птенчика на ветку, и оставили одного». Его некому было даже учить. Сразу после рождественской литургии, вызванный епископом иеромонах уехал – торопился хоть вечером послужить у себя.
Утром на второй день праздника, к первой самостоятельной службе отца Константина, пришел епископ Павел. Обыкновенно он в этот день служил в Старом соборе, а на этот раз изменил своему обычаю, пришел посмотреть, как справляется его ставленник.
Отец Константин с детства прислуживал в алтаре, внимательно ко всему присматривался и, кажется, знал все подробности, но теперь убедился, что делать все самому гораздо труднее, чем казалось, глядя на других. Руки были как чужие; когда он вынул Агнец, края просфоры распались; да он и не обратил бы на это внимания, если бы не епископ.
– Так нельзя, – тихонько сказал он. – Отрезать совсем нужно только одну сторону, а другие подрезать так, чтобы они остались стоять, вот так. Это символ, означающий, что Христос «ключи Девы не вредил в рождестве Своем» и «из гроба – печати не рушив воскресе».
