Как-то раз, не то на Троицкую, не то на Димитриевскую родительскую
[18], отец Сергий возмутился. В воскресенье, на следующий день после родительской, он сказал горячую проповедь, как следует пробрал мужчин, не желающих даже почтить память своих умерших, и объявил: в следующую субботу будет родительская специально для мужчин. Слово подействовало; на сверхуставную родительскую собралось много мужчин, да и женщины с удовольствием пришли вторично.
В день, назначенный для молебствия о дожде, напоминаний не требовалось; церковь была полна, и мужчин больше обыкновенного. Явились и старухи, и женщины с грудными детьми – не могут далеко пойти, так хоть в церкви и на кладбище постоят. Только не было ярких дорогих нарядов на девушках; одевались чистенько, но просто, чтобы потом легко было выстирать. И горячо, от души молились. Да и нельзя было не молиться. Вся служба от начала до конца была пронизана одной мыслью:
«Не хотяй смерти грешного… услыши нас… в покаянии молящихся тебе!»
«Повели облаком свыше одождити и к плодоношению оросити землю!»
«Дождь волен даруй земли!»
«Дождь волен и тучу подай земли!»
«Прости беззакония наши и подай жаждущей земли дожди благоплодны!»
«Не умори нас гладом и жаждою!»
Для жителя богатого реками и озерами Среднего Поволжья немного странно звучало зародившееся на раскаленных побережьях Средиземного моря прошение: «О не уморите нас гладом и жаждою». И голода-то настоящего в этих изобильных краях до двадцать первого года люди не знали, не только жажды; но это прошение показывало, до чего может доходить бедствие от бездождия, и усиливало молитвенное настроение.
И в апостольском чтении говорится о земледельце, терпеливо ожидающем плода от земли, пока не получит ранний и поздний дождь, об Илии, который был человеком подобострастным нам, а по молитве его заключалось и отверзлось небо и шел дождь. И в Евангелии опять о нем же… И опять: «Пощади достояние Твое!», «Спаси человеки и скоты!» Все, о чем сейчас беспокоится и думает каждый человек.
Причастный стих… В Острой Луке не поют концертов, их заменяют «псалмы избранные», приуроченные к празднику, к памяти апостолов, преподобных, мучеников. Такой псалом поют и теперь.
«Услыши ны, Боже, Спасителю наш, упование всех концев земли и сущих в мори далече…
Посетил еси землю и упоил еси ю (ее), умножил еси обогатити ю; река Божия исполнися вод…
Бразды ея упой, умножи жита ея; в каплях ея возвеселится, воссияющи…
Благословиши венец лета благости Твоея, и поля Твоя исполнятся тука… радостию холми препояшутся…
Одеяшася овни овчии и удолия умножат пшеницу… Воззовут, ибо воспоют…»
Служба кончается. Народ задвигался, разбирая вынутые из киотов иконы и вереницей выходя из церкви. Мужчины поднимают знамена (хоругви). За ними следует отец Сергий в облачении, с крестом, сопровождаемый певчими. Впрочем, теперь поют все желающие, в том числе и женщины. Пелись всем известные молитвы: «Царю Небесный», «Заступнице усердная», «Отче наш», «Не имамы иныя помощи», тропари архистратигу Михаилу, в честь которого был престол, Николаю Чудотворцу и пророку Илии; «Милосердия двери отверзи»… и опять «Заступнице!» – и опять «Не имамы иныя помощи»… А в короткие промежутки, когда допевали одну молитву и еще не начинали другую, слышался дружный и мощный топот – деловитые и уверенные шаги толпы.
Шли быстро и споро, без отстающих, без забегающих вперед – за день нужно пройти, с остановками для молебнов, верст пятнадцать – двадцать. В начале пути некоторые подростки пытались было обогнать толпу, но по обе стороны священника шли по два, по три попечителя с длинными палками в руках. Протянув такую палку по направлению к товарищу, они выравнивали передний ряд, а за ним и всю двигавшуюся сзади колонну. Впереди, следуя за извивами дороги, двигалась линия женщин с иконами, мужчины с хоругвями. Хоругви и большие иконы несли по двое. Время от времени из толпы отделялись люди и сменяли кого-нибудь из несущих. Поблескивали на ярком солнце металлические оклады икон, хоругви колыхались на длинных древках. Из-под ног с пересохшей дороги поднималась мелкая, легкая пыль, оседала на лицах, на одежде; чуть заметный ветерок относил ее в сторону, на зеленую стену хлебов. Проходя, люди ловили взглядом – держатся еще хлеба или их узкие длинные листья раньше времени начинают скручиваться в трубку – первый признак серьезного недостатка влаги.
На заранее намеченном месте, на перекрестке или около незасеянного загона, где могла бы поместиться вся толпа, уже стоял стол, а на нем большая чаша с водой. Служился водосвятный молебен, и после него молебен о дожде. Дальше всю дорогу по полям и обратно до церкви отец Сергий кропил святой водой сухую, потрескавшуюся от зноя землю.
На второй остановке – опять молебен о дожде, на этот раз с акафистом пророку Илии. Опустившись на ко лени на пыльную, засыхающую траву, люди усердно молились. Трогательно, как глубокие молитвенные вздохи всей толпы, звучали краткие, повторяющиеся слова припева:
«Даждь дождь земли жаждущей, Спасе!»
На небе над толпой заливались жаворонки. Привлекло ли их пение или блеск и колыхание икон и хоругвей, но всегда во время весенних богослужений на открытом воздухе – на Пасху и Радоницу
[19] на кладбище, при освящении семян и первом выгоне скота в июле, вот теперь – над головами молящихся всегда собирались жаворонки и присоединяли свои серебристые голоса к голосам людей.
Во время хождения по полям вспоминались рассказы стариков о долго тянувшейся засухе, когда хлеба уже почти совсем пропали. Вот тогда молились люди! Можно сказать, слезами землю обливали. Один мужик настоял, чтобы молебен служили прямо на его загоне; сотни ног утолкли тут землю, что не осталось ни следа посева, словно пустая пашня лежит. А на обратном пути, не успели дойти домой, начался дождь, да такой, что оправились все засыхавшие поля, а на вытоптанном загоне, где служился молебен, пшеница пошла от корня, густая, кустистая, как в лучшие урожайные годы.
Об этом случае слышали от стариков, а впоследствии, весной 1922 года, сами пережили нечто подобное.
Этой весны с нетерпением ждали. О ней мечтали всю длинную голодную зиму, такую голодную, что разве только 1840 год, как его описал Лесков, выглядел похожим на нее. Ждали первой травы, чтобы спасти остатки чудом перезимовавшего, изголодавшегося скота, которому в этом году не досталось не только мякины, а и вонючей колючки перекати-поле: все перемололи и перепекли на хлеб. Ждали сокоревых сережек, щавеля и дикого лука. Ждали ржи, которую раньше сеяли исключительно для скота; пшеницу-то далеко не каждый сумел сохранить на посев. Только бы завязалось раннее зернышко, только бы отвердело настолько, что его можно будет вынуть из колоса, не стали бы ждать созревания, наварили бы каши.
