– Как ты подробно помнишь, что когда-то читала, – говорил он, слыша, что Евгения Викторовна пересказывает ребятам прочитанные в детстве книги. – А у меня все из головы вылетело.
Сам отец Сергий любил при случае продекламировать подходящую басню, но к лирике был равнодушен. Соня думала, что знакомство ее отца с поэзией ограничивается тем, что он читал в школе, и считала это единственным его недостатком. Но вот он стоял задумчиво, по-видимому что-то припоминая, и его глаза светились особенным, мягким светом.
– У Надсона есть такое четырехстишие, – снова заговорил он. – Я не могу хорошенько припомнить, кажется, я перевираю вторую строку. Но примерно так:
О милых существах, которые весь свет
Тебе собой животворили,
Не говори с тоской: их нет!
Но с благодарностию – были!
Отец Сергий раза два прошелся по комнате, опять остановился и снова задумчиво произнес, с той же неожиданной теплотой в голосе и с тем же мягким светом в глазах:
Не говори с тоской: их нет!
Но с благодарностию – были!
Соне не раз потом приходилось видеть в его глазах мягкий свет, хоть и не совсем такой, как этот раз. Когда она стала постарше, лет семнадцати-восемнадцати, она иногда замечала, что отец смотрит на нее каким-то особенным взглядом – задумчивым, любующимся, одновременно печальным и ласковым, и как будто этот взгляд был устремлен не на нее, а сквозь нее, на что-то видное только ему одному.
– Что ты так на меня смотришь? – спрашивала она, пока не научилась узнавать этот взгляд. Он отвечал негромко, не меняя позы, точно боясь нарушить очарование:
– Как ты сейчас на маму похожа!
Впоследствии, поймав знакомый взгляд, Соня внутренне напрягалась, стараясь не изменить ни выражения лица, ни манеры держаться, – ведь она не знала, в чем именно проявляется в данный момент ее сходство с матерью. Обыкновенно это бывало тогда, когда она весело и оживленно о чем-нибудь говорила. Значит, отец Сергий запомнил жену именно такой – молодой, веселой, жизнерадостной. Может быть, конечно, он не менее ярко представлял ее и такой, какой она была в последние годы жизни, но такую Соня, к счастью для себя, пока еще не напоминала. Случалось детям ловить на себе и другой взгляд отца – вопросительный, заботливый и печальный, словно он старался представить себе их будущее. На заданный в этот момент вопрос: «Что ты на нас так глядишь?» – он отшучивался:
– Никак я на вас не гляжу. Думаете, нужны вы мне!
Незадолго до Пасхи 1921 года отец Сергий получил письмо. Внимательно прочитав его несколько раз, он прошелся взад-вперед по комнате и подошел к кровати бабушки Натальи Александровны. Старушка уже совсем одряхлела, впала в детство, не понимала самых обыкновенных вещей, связанных с новыми условиями жизни. Только о внуках с ней еще, с грехом пополам, можно было говорить.
– Бабушка! – позвал отец Сергий необычным глухим голосом. – Еня поклон прислал.
– Написал, наконец, – оживилась старушка. – Ну, что он пишет, как живет?
– Дом он себе построил, – неловко сказал отец Сергий.
– Дом? В Романовке? Зачем ему, такому больному?
– В Самаре. Недалеко от папы. – Отец Сергий остановился, точно проглотил что-то. – Хороший дом, крыша до самого неба.
– Ну, уж ты скажешь! – Старушка задала еще какие-то вопросы, но отец Сергий не ответил, а настойчиво повторил опять что-то о доме. Наталья Александровна вдруг заплакала.
– Умер он, что ли? – спросила она каким-то жалким голосом, точно умоляя, чтобы ей возразили.
– Умер. 4 марта. Скоро сороковой день будет. Вот Надя пишет…
– А Симушка где?
– Живет у Филарета с Яночкой.
Прошлым летом Евгений Евгеньевич в последний раз приезжал к брату. Он очень изменился, сразу было видно, что сильно болен. Однажды за столом с горечью сказал:
– У меня две болезни, мешающие лечить одна другую, – туберкулез и катар желудка. Чтобы поддержаться при туберкулезе, нужно хорошее питание, а катар есть не позволяет. Знаю я, что не от катара умру, а подчиняться ему приходится.
В это посещение не было интересных, оживленных разговоров, начинавшихся всегда, когда братья съезжались вместе. Они много и горячо о чем-то разговаривали, но наедине, в огороде или на пчельнике. И расстались печальные и серьезные.
Зимой было получено известие, что из Романовки, где у него не было никого близких, Евгений Евгеньевич с Симой переехал в Самару, к брату Филарету. Там он и умер.
Почта работала нерегулярно и неаккуратно. Кое-какие подробности сообщила вернувшаяся перед Троицей из Самары Юлия Гурьевна. Отец Евгений приехал из Романовки в Самару налегке, лечиться, а не умирать. На смерть у него ничего не было приготовлено. Белье собрали родные, облачение разрешили выдать из Воскресенской церкви, а покрывала нигде не могли найти. Неожиданно выручила сестра покойного, Серафима Евгеньевна, принесла свое, да еще какое! Все расшитое гладью по тюлю и батисту, с вышитыми кругом словами: «Упокой, Господи, душу усопшей рабы Твоея Серафимы». Так эти слова и оставили, распарывать некогда было. Серафима Евгеньевна всех удивила. Женщине тридцать два года, веселая, хохотушка, как будто даже немного легкомысленная, а даже покрывало себе на смерть приготовила. Да с какой вышивкой, за которой не один год надо просидеть. Ведь, конечно, урывками работала, с хозяйством, да с ребятами, да чтобы муж не видел, а то скандал поднимет.
Отец Сергий перенес смерть брата еще сдержаннее и молчаливее, чем смерть жены. На сороковой день отслужил панихиду – была Страстная неделя и заупокойной литургии не полагалось. После Пасхи, разумеется, поминал его за каждой литургией, а дома вспоминал редко. Только время от времени расскажет, как Евгений ездил в Академию и вернулся, как он не любил фотографироваться, как, еще совсем маленьким, в гостях попросил пить, а когда ему подали квасу, попробовал и заявил: «Я не хочу кишлой воды, я хочу шладкой воды!»
С Юлией Гурьевной прислали отцу Сергию на память о брате почти новый ситцевый подрясничек-халат. В годы натурального хозяйства и эта вещь представляла значительную ценность, тем более что позволяла сохранить парадный подрясник. Летом отец Сергий везде ходил в нем, в нем же работал на пчельнике. Именно там, случайно, сунув руку в карман, он обнаружил не замеченную раньше записку сестры Нади.
– Поленька Некрасова овдовела, – бросив работу, сообщил он Юлии Гурьевне. – Опять в Яблонку перебралась, поближе к отцу, просвирней устроилась. Мор пошел на С-вых и на их родственников!..
«Мор» на С-вых на этом не закончился. 18 января 1922 года умерла бабушка отца Сергия, Наталья Александровна. Люди в это время обессилели от голода, и никто не соглашался копать новую могилу в твердом, промерзшем грунте. Договорились, что разроют сверху глубокую могилу Евгении Викторовны и в ее стенке подроют нишу для гроба. Но копавшие не сумели сделать этого, и опущенный гроб, войдя краем в нишу, загородил и основную могилу. Отец Сергий был очень расстроен этим. И тут, и впоследствии он не раз повторял, что бабушка заняла его место. Это оказалось как бы предзнаменованием: ему пришлось лечь далеко от жены, и кто знает, что это была за могила?
