В ответ на письмо получили два колокола – в семь пудов, надтреснутый, и, кажется, в четыре пуда. Когда расчищали место для церкви, нашли зарывшийся в золе самый маленький и самый звонкий колокольчик. («Теперь мы его будем звать колколо
[51]», – печально шутил Ларивон.) Он упал на подушку из золы и углей, немного в стороне от главного пожарища, не разбился и не расплавился, как его старшие собратья, сохранил прежний серебристый звук. Еще через год удалось приобрести колокол в двенадцать пудов. И этому уже были рады.
Всю зиму молились в сторожке. Служили вечерню, утреню, часы и обедницу. Причащать детей возили в Березовую Луку. Взрослые редко причащались в мясоед, обыкновенно ждали Великого поста. Постом во всех окрестных селах служили три недели: первую, четвертую и Страстную. В 1923 году погорельцам уступили Березово-Луковую церковь на вторую, третью и пятую недели.
Это было необыкновенное говенье. Рано утром, почти еще ночью, в домах зажигались огни. Хлопали калитки, соседи стучали друг другу в окна, собирали попутчиков. Одни за другими растворялись ворота, скрипя полозьями, выезжали со дворов дровни. До Березовой недалеко, да по дороге попадаются волки, поэтому ехали обозами, по несколько подвод, бросив в передок дровней топор на случай нежеланной встречи. Дорогой соединялись с обозами из других частей села, ехали тихо, благоговейно, перекидываясь только самыми необходимыми словами. Когда поднимались на гору к селу, а то и когда уж подъезжали к церкви, там начинался звон.
Служил свой батюшка, отец Сергий, на клиросе стоял псаломщик Николай Потапович со своими островскими чтецами и певцами, а все чего-то не хватало. И колокол в Березовой не такой, дребезжит, и в церкви никак не найдешь себе удобного места. Нет нигде больше такой Церкви, как была в Острой! Недаром некоторые со вздохом и скорбной гордостью рассказывали: «Когда в Самаре собор строили, с нашей церкви план-то снимали!»
Справедливость этого утверждения была более чем сомнительна, но вот что было несомненно: иконы первого, основного яруса в иконостасе являлись копиями с икон в Духовской церкви Троице-Сергиевой Лавры, и притом неплохими копиями. Сам умея рисовать, отец Сергий мог потребовать от художников надлежащего выполнения.
Недаром же новый иконостас в 1914 году стоил пять тысяч рублей – очень крупная сумма для сельской церкви. Вставал вопрос о том, как быть на Страстной неделе на Пасху. Даже в обычное воскресенье сторожка могла вместить только незначительную часть желающих помолиться, не говоря уже о Рождестве и Крещении. Церковь была еще не достроена, и все же решили с Великого четверга начать служить в ней, опять, как в сторожке, все, за исключением литургии.
В церкви, конечно, тоже было тесно, и, благодаря низким потолкам, не хватало воздуха. Приходилось заново приучаться, как держать себя. Бывало, только в исключительных случаях кто-нибудь позволял себе выйти из церкви. Только Великим постом во время причастия, когда причащалась чуть ли не вся церковь, некоторые выходили отдохнуть на крылечко, да летним утром одинокие хозяйки, приложившись во время заутрени к Евангелию, торопились отогнать коров в стадо.
Теперь сплошь да рядом выходили, потому что кружилась голова. Их место тотчас занимали другие, не попавшие в церковь и успевшие продрогнуть, стоя снаружи около окон. Постепенно начинали дрогнуть и те, что вышли, и опять теснились на крыльце, стараясь проникнуть внутрь. Отец Сергий скрепя сердце мирился с этим, только строго требовал, чтобы никакого хождения не было в главные моменты богослужения, т. е. во время Евангелия, «Херувимской» и Евхаристийного канона (от пения «Милость мира» до «Достойно есть»). «Если чувствуете, что не можете простоять, – говорил он, – лучше заранее выйдите, а в это время не толкайтесь».
Даже просто стоять приходилось учить. Хотя амвон был всего в одну ступеньку, все-таки с него было виднее, и отец Сергий советовал молящимся вставать не друг за другом, а в шахматном порядке, каждый следующий ряд в промежутках между стоящими впереди. Таким образом, вместо каждых трех рядов вставали четыре, а всего в церковь ухитрялись набиваться до шестисот человек. И в этом году, и в следующем много внимания приходилось уделять упорядочению коленопреклонений, которые в такой тесноте казались бы нам теперь просто немыслимыми. Отец Сергий говорил, что там, где человек стоит на ногах, он может стоять и на коленях, только нужно вставать точно на свое место, главное, не пятясь, чтобы не прижать к стене задние ряды. Ногам же место как-нибудь найдется.
В конце концов он добился успеха, люди научились вставать на колени. Стояли даже в весеннюю и осеннюю распутицу, когда, как ни вытирай ноги, на них остается грязь, пачкающая соседей. Только девушки, трепещущие за судьбу своих нарядных платьев, додумались надевать под них темные старенькие юбки и ловко загораживались ими от особо опасной пары сапог.
1920–1926
Глава 31
Смутное время
Церковь предполагалось закончить и освятить к Троице, но еще с начала зимы по уезду пошли тревожные слухи: появилась какая-то «Живая Церковь», какое-то обновленчество, «Союз Возрождения», «Древле-Апостольская Церковь»
[52]. Не скоро разобрались, что скромное слово «обновленчество» включает в себя, как разновидности, все эти группировки с громкими названиями. Подробности доходили постепенно: то одно, то другое; было нелегко понять, в чем суть разделения, но основное было понятно: разделение, раскол. На чьей бы стороне ни была истина, раскол принесет Церкви много зла. И какие формы примет новое течение? Можно ли будет, не сходясь с обновленцами в отдельных вопросах, оставаться с ними в общении, как, например, с единоверцами, или непременно придется делать выбор: полное единение или полный разрыв? И как порывать? С кем оставаться? Говорили, что в Москве все епископы, весь Синод – обновленцы, что и недавно приехавший в Пугачев епископ Николай – такой же. А у большинства сердце к ним не лежало. Как же быть?
Некоторые с легким сердцем, даже с радостью бросились навстречу новому течению: иные – по убеждению, другие в надежде выдвинуться, большинство же – напряженно, настороженно, ловя и складывая в памяти все новости. Но отец Сергий не мог ждать. Церковь строилась, и нужно было подумать, как ее освящать. Можно ли обращаться к Амасийскому? А если нельзя, то что делать? Ведь больше епископов нет.
