И все-таки этого было мало. Отцу Сергию необходима была не только информация, но и советы людей, которым он мог бы довериться. Его новые знакомые не удовлетворяли его в этом отношении. Отец Анатолий был «из простецов» и в значительной мере шел на поводу у председателя церковного совета, а этот, человек, несомненно, ревностный и образованный, был полным профаном в церковных правилах. Он мог только воскликнуть с глубоким волнением: «Да ведь должны же быть на этот счет какие-то законы?!»
Карманов обладал нужными знаниями, но… во время первого нажима он оказался недостаточно твердым и, как тогда говорили, «подписался к „Живой Церкви“». Он быстро исправил свою ошибку, но как советчик казался ненадежным.
Тогда отец Сергий, пользуясь тем, что Соня уже девятый месяц училась в Самаре, решил под этим предлогом после Пасхи съездить туда, еще точнее разузнать о положении дел. Оттуда он собирался пробраться в Москву и постараться найти своего епархиального архиерея, митрополита Тихона Уральского
[56] или другого православного епископа, который согласился бы принять в свое ведение осиротевшие приходы и, прежде всего, дать благословение на освящение храма.
В Самаре было с кем поговорить, там столько было видных священников. «Самарский Златоуст» – отец Ксенофонт Александрович Архангельский, отец Александр Бенин, с которым тем удобнее говорить, что он был близким товарищем отца Сергия по семинарии; другой семинарский товарищ и дальний родственник отец Петр Агафангелович Смирнов; бывшие сослуживцы из 2-го благочиннического округа отец Иоанн Колесников и отец Сергий Сердобов – теперь, кстати, оба они служили вместе, в кладбищенской церкви, бывший противосектантский епархиальный миссионер, Михаил Маркович Алексеев, когда-то тоже служивший во 2-м округе, в том же селе Левенка, где впоследствии служил Колесников.
Пряхина уже не было в живых, зато много было и других, может быть, и более видных, чем перечисленные, к которым при нужде тоже можно зайти, но эти-то знакомые, с ними легче говорить. Кроме того, в Самаре еще осталось несколько человек бывших семинарских преподавателей, к которым у священников, особенно сельских, осталось еще уважение учеников к учителям. Конечно, специальности некоторых из них не имеют никакого отношения к волнующим всех вопросам, но у них есть знакомые и в Самаре, и в Москве, они должны быть в курсе дела. Притом же преподаватели семинарии – все академики, а академики не были узкими специалистами, какой бы предмет им ни пришлось преподавать впоследствии, они изучали все, в том числе и историю Церкви, и церковное право, и другие дисциплины, знание которых могло помочь при разрешении больного вопроса. Самара в эту зиму тоже волновалась. То, что творилось где-то, беспокоило всех, но никто хорошо ничего не знал. А еще Самара была в гораздо лучшем положении, чем соседние города: с осени 1922 года в ней было сразу два архиерея: архиепископ Анатолий и его викарий, епископ Павел Бузулукский. Но они тоже, как и священники, молчали. Тяжелый был момент, трудно сказать что-нибудь, особенно когда знаешь, что каждое слово, может быть еще и не совсем обдуманное, будет принято народом как руководство к действию. Тяжело определить и подчеркнуть словом то, что в глубине их душ, может быть, уже давно получило свое печальное название: раскол… Со времени Патриарха Никона не было такого… Да и на этом времени мало кто останавливался; ища примеров, переносились не за двести пятьдесят, а за полторы тысячи лет назад, к эпохе ересей и вселенских соборов, там искали ответа на возникающие сейчас догматические и тактические вопросы. Ответ получался слишком серьезный… Нельзя ли помолчать еще несколько времени, может быть, за это время что-нибудь переменится, может быть, обстановка станет определеннее?
А верующие волновались, им нужно было немедленное решение.
Однажды вечером, в какой-то небольшой праздничек, Соня, стоя в соборе, обратила внимание на небольшую худощавую женщину. Она взволнованно ходила по церкви, останавливалась на несколько секунд около кого-нибудь из молящихся, шептала что-то и шла дальше. Та, к которой она обращалась (в церкви стояли почти исключительно женщины), поворачивалась и уходила.
Заметила ли женщина обращенный на нее внимательный взгляд молоденькой девушки или еще почему-нибудь, только она, проходя мимо Сони, приостановилась и шепнула:
– В монастыре, в трапезной, собирается собрание, наверное, будут говорить о «Живой Церкви», – и прошла дальше. Соня, как и другие, постояла еще немного, потом перекрестилась и вышла.
В трапезной уже собралось порядочно народа. Монастырское духовенство, несколько посторонних священников, в том числе и отец Петр Смирнов из Воскресенской церкви, епископ Павел Бузулукский. Они сидели у противоположной входу широкой стены, довольно близко, но не рядом с клиросом. Их окружала куча мирян, по-видимому, попечители или просто наиболее активные из монастырских прихожан (в это время монастырские церкви уже считались приходскими). Входившие посторонние застенчиво, но крепко усаживались на свободные скамейки у других стен или останавливались, прислонившись к стене. И те и другие молчали, разве только изредка шепотом перебрасывались парой слов с соседями.
Отец Петр несколько раз обращался к сошедшимся. Он говорил, что здесь собрались поговорить о хозяйственных делах, которые посторонним неинтересны, и просил разойтись. Никто не шелохнулся, только некоторые шепнули, чуть ли не выражая общую мысль: «Хотят одни поговорить, без народа».
Чего они все ждали? Надеялись, что кто-то из духовенства сейчас прочитает и разъяснит программу «Живой Церкви», а может быть, и даст наметку, как держаться? Или ожидали спора, в котором рождается истина? Или думали, что начнется голосование за или против «Живой Церкви»? Не зная сути дела, готовились поднимать руку так, как поднимет тот или другой из уважаемых священников. Кто знает, может быть, каждый голос будет иметь значение; может быть, одна-единственная поднятая рука, ее рука, вот этой, никому не известной женщины, и будет иметь решающее значение. Никто не расходился.
Соня стояла и смотрела на отца Петра. Ей захотелось подойти к нему и задать вопрос: где же правда? Может быть, увидев, с каким волнением вопрос задан, он ответит на него? А вернее, ответит ничего не значащими словами, как ответил ей недавно архиепископ Анатолий, когда она подкараулила его после всенощной в соборном садике и задала все тот же животрепещущий вопрос. Он тогда сказал что-то вроде: «Присматривайтесь, наблюдайте, будьте осторожны в решениях». Конечно, он мог просто не найтись, каким языком говорить с такой девчонкой, что можно сказать о таком серьезном вопросе в короткие минуты, нужные для того, чтобы пройти садик; могла быть и простая осторожность. Соня не осуждала его, но ей от этого не легче.
«А что может ответить в такой обстановке отец Петр? И как я к нему подойду на глазах у всех?» – думала Соня, борясь с застенчивостью.
