Было уже, наверное, больше десяти часов, когда отец Петр, перешепнувшись с остальными, открыл собрание. Говорили действительно о каких-то хозяйственных вопросах, о ремонте, о поступивших и израсходованных суммах. Говорили вяло, сухо, неинтересно. Народ послушал еще некоторое время и постепенно начал расходиться.
Какое счастье иметь такого отца, как отец Сергий! Он приехал, более чем когда-либо поглощенный своими заботами. Об одном этом он только и говорил везде, где бывал, у брата, у сестер, у брата покойницы жены, заставляя входить в круг своих интересов даже тех, кто никогда не думал об этих вопросах. Сняв свой старенький, ситцевый дорожный подрясник и одевшись в тщательно сохраняемую серую шерстяную рясу и шерстяной же лиловый подрясник, когда-то принадлежавший его тестю, отцу Виктору, он отправился собирать нужные ему данные. Надо добавить, что он явился не с пустыми руками; некоторые из полученных им в Хвалынске сведений в Самаре имел только П. А. Преображенский.
– Матушка Бечина со мной едва разговаривает, – рассказывал он за обедом. – Боится, что я подтолкну ее мужа на какой-нибудь рискованный шаг. Если бы она могла, она совсем не впустила бы меня. Как только они ладят? Тяжело не иметь жены, но идейному священнику иметь такую, которая даже в наше время думает только о внешнем благосостоянии семьи да о нарядах… это еще тяжелее. Не желал бы я быть на месте Александра Федоровича!
Зато Валентина Ивановна Колесникова была настоящей подругой своего мужа. Уже немолодая, худощавая, тихая, она всегда была в курсе всех интересующих отца Иоанна дел, и всегда думала так же, как он. Кажется, если бы он сказал, что для пользы Церкви должен броситься с Сызранского моста, она, конечно, горько поплакала бы ночью, а утром пошла бы и проводила его до этого моста, ободряя и взглядом, и словами.
Иван Карпович Колесников был академик, служил в Ленинграде (тогда – в Петрограде). В тяжелом 1920 году, когда петроградцы во множестве тянулись в привольное Поволжье, он с семьей тоже выехал в родные места и был назначен в село Левенка, верстах в двадцати пяти – тридцати от Острой Луки. Там он познакомился и подружился с отцом Сергием, хотя встречались они, кажется, всего один раз.
Это было тогда, когда отец Сергий собирал по округу подписи на коллективном письме митрополиту Тихону, по поводу благочинного Мячина.
Этот случай, хотя и не относящийся к настоящей теме, заслуживает того, чтобы на нем остановиться.
Отец Никифор Мячин был первым и единственным выборным благочинным округа. Попал он в благочинные совершенно случайно. Съезд был очень бурный. Псаломщики, желая во что бы то ни стало воспользоваться недавно данным им правом, настаивали на увольнении прежнего благочинного – отца Петра Перекопновского. Священники, хотя тоже не всегда были довольны Перекопновским, считали его, как опытного администратора, наиболее подходящим кандидатом и на будущее; во всяком случае, считали несправедливым такое оскорбительное отстранение его от должности. Поэтому они договорились не соглашаться, если им предложат баллотироваться на должность благочинного. Действительно, предлагали всем по очереди, и все отказались за исключением последнего – Мячина. «Ради пользы дела соглашаюсь», – заявил он.
Он был избран большинством всего нескольких голосов, причем все священники голосовали против и подписали особое мнение. В епархии обратили внимание на странный протокол, хотели было назначить перевыборы, тем более что для избрания на какую-либо должность требовалось не простое большинство голосов, а не менее двух третей; потом, видимо, стало не до того, чтобы заострять внимание на этом факте, и выборы утвердили.
Мячин во время выборов служил священником на диаконской вакансии в селе Никольском. Потом диаконскую вакансию заменили вторым священническим штатом, но на место настоятеля он так и не попал. Только во все время его начальствования в Никольском шла неразбериха: не поймешь, кто кому должен подчиниться: благочинный настоятелю или настоятель благочинному.
Благочинствовал Мячин так, что постепенно и многие из его прежних, вынужденных сторонников-псаломщиков отшатнулись от него. Между тем прошел трехлетний срок, на который он избирался, а новых выборов не назначили. Тогда-то отец Сергий и поехал с письмом, в котором просили о замене благочинного, или назначении перевыборов.
Письмо подписали все или почти все священники и часть псаломщиков. Пока оно ходило по инстанциям, подошел 1921 год, навсегда оставивший ужасную память в истории Среднего Поволжья. Было не до Мячина. А в 1922 году на месте благочинного каким-то образом оказался никому до того не известный Порфирий Владимирович Апексимов, священник такого же неизвестного маленького сельца Орловка, или Орловочка (оно же Шмала), на самой окраине второго округа, за Левенкой.
Во время этой поездки отец Сергий ночевал у Колесникова. Они проговорили почти всю ночь, и этого было достаточно, чтобы встретиться теперь как старые друзья. Много порассказал отец Иоанн такого, что имело большое значение для отца Сергия при решении крупного, жизненного вопроса – с кем быть?
Там же, среди кладбищенского духовенства, отец Сергий встретился и с противоположным взглядом. Сосед и со служивец Колесникова, тезка С-ва, отец Сергий Сердо бов, оказался настойчивым и упорным сторонником обновленчества; С-в слушал его, следуя старой, часто им повторяемой формуле: «Audiatur et altera раrs» («Выслушай противную сторону»). Соблюдая этот принцип, он побывал и у другого обновленца – старика Алексеева, но доводы и того и другого показались ему слабыми.
– Михаил Маркович больше на угрозах выезжает, – рассказывал он. – Смотрите, мол, сомнем вас и задушим. Разбойничьему собору
[57], мол, и то подчинялись, пока другой не отменил его постановлений. Нашел к чему себя приравнять – к разбойничьему собору. Значит, уже больше не на что сослаться.
– А Сердобов, наоборот, вздумал меня архиерейством привлечь. – На лице отца Сергия появилась чуть-чуть брезгливая мина, обыкновенно появлявшаяся, когда речь ила о том, чтобы ради материальных благ поступиться своими убеждениями. – Говорит, что обновленцы за меня ухватятся, тем более что я вдовец, значит, и по старым правилам нет препятствий к моему посвящению. «Что же, – спрашиваю, – боитесь свои взгляды в жизнь проводить?» «Да народ, – говорит, – возмущается, не принимает женатых епископов». «Ну, я, – отвечаю, – вам вместо ширмы не гожусь, поищите себе другого. Да и искать нечего, хватит вам Алексея Орлова». – Эх, жалко Орлова! – уже другим тоном добавил он.
