– Ты здесь? Здесь? – радостно спросил он и добавил: – Это очень важно, что ты сама выбрала эту церковь.
– Дядя Филарет тоже здесь, – сообщила Соня. Братья встретились молча, не говоря о том, что заставило младшего изменить любимому регенту, но, пока они шли домой, на лице старшего сияла тихая радость.
Зато днем его ждало разочарование в человеке, которого он привык уважать. Воспользовавшись свободным временем, он решил навестить еще одного из своих преподавателей, математика Василия Николаевича Малиновского. Приближаясь к знакомому домику, отец Сергий улыбался; ему казалось, что он еще семинарист, что он видит энергичного, подвижного украинца с пышной шевелюрой и маленькой бородкой клинышком, который с характерным украинским акцентом возмущенно передразнивает мямлю-ученика, не знающего урока.
– Че-рез ча-ас по-о ло-о-жке… че-е-ре-ез два-а по ло-ожке-е… Ври, да не останавливайся!
Несомненно, Василий Николаевич ослабел, одряхлел, он уже глубокий старик, он учил еще покойного Евгения Егоровича. Но характер не может совершенно измениться. Его энергия, хотя и в слабом теле, его беспокойная искренность должны остаться.
Ничего не осталось!..
В растерянном, точно забитом, старичке отец Сергий едва узнал былого заводилу всяких петиций и протестов, весельчака, душу дружных товарищеских компаний. Отцу Сергию, привыкшему уже к тому, что почти все, с кем ему приходилось говорить об обновленчестве, старались установить для себя линию поведения, особенно тяжело и дико показалось, что Малиновский отталкивает от себя этот вопрос и покорно продолжает ходить в собор.
– Василий Иванович, хотя это и не ваша специальность, но вы же академик, там вы изучали и богословие, – убеждал его отец Сергий. – Вы же понимаете, что сейчас решается вопрос, касающийся не только этой, но и будущей жизни. Вы бы обдумали, посоветовались с другими, вот Павел Александрович недалеко от вас живет. Нельзя же так плыть по течению, куда занесет.
Но Малиновский, точно испуганный этим напором, весь как-то сжался и только повторял: «Нет уж, нечего тут рассуждать, как велят, так и буду делать».
С тяжелым сердцем ушел от него отец Сергий. Перед его глазами все время стояли точно два разных человека – тот, прежний, и теперешний. Он даже и мысленно больше не пытался переубеждать этого нового, только время от времени тяжело вздыхал и говорил скорбно:
– Эх, Василий Николаевич!
Глава 33
«Полоса»
– Ну вот, мы почти и дома!
– Да, почти дома, только я не могу идти. Дай мне руку.
Почти совсем стемнело, и потому отец Сергий не заметил, что шедшая с ним рядом Соня спотыкается, цепляя за землю заплетающимися ногами. Кругом было сыро, присесть негде, да и досадно сидеть, когда до дома осталось всего с полверсты. Все-таки они постояли немного, потом Соня оперлась на руку отца, и они тронулись дальше, причем отец Сергий заметил ободряющим тоном:
– Как-нибудь доберемся. Сегодня у тебя было вполне достаточно причин, чтобы дойти до такого состояния.
Еще ранним утром, когда пароход подходил к Хвалынску, отец Сергий предупредил дочь, что они не пойдут сразу к перевозу, а походят по городу и зайдут к некоторым его новым знакомым. Может быть, придется ее и одну посылать в город, так нужно, чтобы она знала, куда идти.
По грязной от ночного ливня дороге они забрались в горы, на пчельники среди сплошных садов. На одном напились чаю со свежим медом и потолковали о том, где доставать искусственную вощину и нет ли у хозяина знакомого, который мог бы научить сучить восковые свечи (воск в церковь сельские пчеловоды всегда пожертвуют, а мастера нет). На втором посмотрели ульи новой, более совершенной конструкции и прослушали объяснение опытного пчеловода – инструктора, как заставить отроившихся пчел сесть на намеченное хозяином место.
Когда после этого возвратились в город и отчистили грязь с обуви и одежды, наступило уже такое время, что не особенно удобно было зайти и к городским знакомым; проезжему, стремящемуся в этот же день попасть домой, простителен и такой ранний визит. Между прочим, побывали и у протоиерея Карманова.
Отцу Матвею Карманову было уже за семьдесят лет, но его светло-русые волосы, красивыми волнами спадали ему на спину и грудь чуть не до пояса, хотя и были сильно тронуты сединой, все еще сохраняли свой настоящий цвет. Принимая гостей, он обыкновенно первое время как будто не мог найти темы для разговора; сидел в своем кресле, слабый и безразличный, и бросал только самые необходимые для поддержания разговора реплики. Хорошо, что отец Сергий в первый раз сам побывал у него с Соней; если бы он впоследствии послал ее одну, она могла бы растеряться и уйти ни с чем, подумав, что старик просто не хочет с ней разговаривать. Но оказывается, посетителям нужно было начинать разговор самим. После того как ему рассказывали два-три, пусть мелких, но интересных для него факта, отец Матвей оживлялся и начинал рассказывать сам. И иногда оказывалось, что у него в запасе имеются очень ценные новости.
На этот раз у него были известия из Ташкента. Ему только что сообщили, что туда рукоположен новый епископ Лука Войно-Ясенецкий
[66]. Это был замечательный хирург, основатель и профессор университета, труды которого были известны за границей. Несколько лет тому назад у него заболела жена. Он и сам, конечно, понимал, что состояние больной безнадежно, но все-таки созвал консилиум из знаменитостей, и они подтвердили его диагноз.
«Тогда, – писал корреспондент Карманова, – он встал на колени и дал обещание: если жена выздоровеет, она будет для детей, а он – для Бога. Жена поправилась. Войно-Ясенецкий пошел к местному епископу и отдал себя в его распоряжение. Через несколько времени его посвятили в сан священника».
Этот рассказ несколько отличается от официальной биографии архиепископа Луки, где говорится о смерти его жены и о том, что его детей воспитывала посторонняя женщина. Между тем историю исцеления, с другими подробностями, рассказывал много лет спустя один врач-ташкентец. Он подростком бегал слушать проповеди епископа Луки и рассказывал об этом с его слов.
Впрочем, исцеление не предполагает бессмертия. Исцелившаяся могла умереть, даже довольно скоро, однако врачу скорее, чем нам, может быть понятно, что эта отсрочка смерти, пусть хотя бы на год, иногда даже на день, является не случайным улучшением, а настоящим чудом.
«Сделавшись священником, а потом епископом, – рассказывал Карманов, – Войно-Ясенецкий не прекратил и прежней деятельности. На лекции он приходил в рясе и с крестом, в таком же виде являлся и в операционную и только там заменял рясу на халат. В операционной у него иконы, перед операцией он крестится и больных заставляет креститься. Рассказы об его операциях граничат с чудесным».
