– Народ сразу зашептался, – рассказывал отец Иоанн, – а я говорю: «Значит, ваша вера новая, не от Христа и апостолов. Против таких еще апостол Павел предупреждал: „Если я или ангел с небеси благовестит вам паче, нежели благовестихом, анафема да будет!“
[71] Значит, вот вы и подлежите анафеме, раз учите не тому, чему учили апостолы, а нам что лезть к вам и чего искать от своей веры? „Сия вера апостольская, сия вера православная, сия вера вселенную утверди! “»
Калмыков послушал, потом встал, говорит: «Молод еще ты со мной беседовать-то!» Повернулся и вышел и дверью хлопнул. И больше уже ни разу не начинал споров до самого своего отъезда.
В Екатериновке, где теперь служил отец Иоанн, чаще, чем в соседних селах, возникали случаи браков, для которых требовалось архиерейское разрешение. И это тоже было одной из причин, побудивших отца Иоанна поехать в Саратов.
Соня пришла вовремя. Отец Иоанн действительно только что вернулся и был весь начинен новостями. Соне пришлось записывать их, чтобы не забыть. Правда, большая часть из них были мелкие, но одна хоть несколько и уступала по значению сообщению о Патриархе, была, однако, не менее радостной. В Саратове действительно есть православный епископ, Петр Сердобский, бывший протоиерей Павел Соколов.
Саратовцы рассказывали, что были выдвинуты два кандидата – протоиерей Павел Соколов и Анатолий Комаров. Для окончательного решения и благословения послали к бывшему архиепископу Саратовскому Досифею. Ответ пришел не скоро, в нем давалось благословение посвятить Соколова с пострижением в монашество, а Комарова даже без принятия монашества.
Благословение только подтвердило и подкрепило то, что уже было сделано. Этот ответ так задержался, что его не дождались. Два епископа, заехав на короткий срок в Саратов, вызвали отца Павла в скит, постригли его в монашество и посвятили во епископа. Через несколько времени был посвящен отец Анатолий Комаров, во епископа Вольского
[72].
Епископ Петр согласился принять в свое ведение три осиротевших прихода (да и не только три, а все, которые захотят) до тех пор, пока у них не появится собственный архиерей. Нужно только постановление общего собрания верующих о желании приходов иметь его своим главой. Теперь надо провести поскорее собрания, а потом отец Иоанн не прочь опять поехать в Саратов, уже с протоколами собраний.
Сообщение было настолько важным, что отец Сергий не дал даже Соне подробно рассказать всех остальных новостей, а сразу же пошел с ней в Березовую Луку, чтобы поскорее порадовать кума, который тоже, конечно, невесело себя чувствует.
Требуемые постановления были готовы через несколько дней, а еще через некоторое время отец Иоанн привез из Саратова официальное подтверждение того, что такие-то приходы приняты в ведение епископа Сердобского.
Теперь это была не просто «беспокойная Чагра», по какому-то капризу отделившаяся от своего законного епископа, как трактовали их Варин и Апексимов. Это была часть Русской Церкви, едва ли не оторванная от нее насильно. У них была действительно законная церковная власть, не только епископ, но и Патриарх. И когда в сентябре отцу Сергию пришлось-таки месяца на полтора покинуть свой приход, он был, по крайней мере, спокоен, что приход стоит на правильном пути.
Но еще раньше этого, раньше даже, чем отец Иоанн вернулся из Саратова, было получено еще одно важное сообщение. Отец Сергий Филатов привез копию протокола объединенного собрания духовенства и мирян всех самарских приходов. Несмотря на противодействие уполномоченного ВЦУ Стрельникова, Алексеева и некоторых других, было постановлено держаться патриаршей ориентации, не признавать ни одного из обновленческих течений и не допускать до служения священников-обновленцев.
Это не значило, что в Самаре настала тишина и что все подчинились новому постановлению. Нет, еще года два продолжалась упорная борьба, окончившаяся тем, что за обновленцами остались только кафедральный собор со Стрельниковым и Руновым, Покровская церковь – с Чубукиным и лагерная с Льговым.
Это постановление и, разумеется, возвращение Патриарха, как и предвидел отец Сергий, сыграло важную роль в жизни не только Самарской епархии, но и граничащего с ней и еще недавно бывшего ее частью Пугачевского уезда, или Заволжского округа, как его скоро стали называть. В это время началось массовое возвращение к Православию отторгнувшихся от него приходов, В первую очередь это, конечно, произошло там, где священники сами с тяжелым сердцем принимали обновленчество; там же, где они молчали, начинали работу миряне. Они посылали выборных в соседние села к уважаемым священникам (к отцу Сергию, например, приезжали даже из других округов), сами с их помощью разбирались в сути дела и предъявляли своим батюшкам ультиматум: или присоединиться к Православию, или оставить приход. Многие подчинялись и ехали к архиерею или письменно приносили покаяние, но некоторые упорно держались своего. К таким во втором округе, конечно, относились Варин, Апексимов и, опять совершенно неожиданно для знавших его, – Сысоев. Его положение было более невыгодно, чем других обновленцев: березовская церковь всего в версте от дубовской. Недовольным направлением батюшки ничего не стоило пойти помолиться или за совершением требы и в Березовую, и в Острую Луку, что они и делали, не забывая в то же время твердить отцу Федору о неправильности его позиции и о необходимости присоединиться к православию.
Не раз заходил к нему и отец Сергий, уважавший его за настойчивость, хотя это качество у него часто переходило в упрямство. Именно это, вместе с высоким мнением о себе, делало отца Федора неуязвимым в любом споре. Он заявил: «Я вам не Бурцев, чтобы вертеться, куда ветер дует», – и упорно стоял на своем.
Первая волна присоединений стала спадать. Дальше, не только во втором округе, но и везде кругом, приходилось бороться за каждый отдельный приход. И на смену радостным все чаще стали приходить тяжелые известия.
В середине сентября умер отец Василий Карпов. Мячин остался в приходе один и, несмотря на настойчивые требования прихожан, и слышать не хотел о том, чтобы допустить нового человека на освободившееся место. Еще раньше Апексимов, воспользовавшись временным отсутствием левенского священника Седнева, подобрал там партию горлопанов и с их помощью самовольно занял приход. Отец Федор Седнев, молодой многосемейный священник, оказался в очень тяжелом положении – и материальном, и моральном. Он попытался хлопотать о восстановлении своих прав, просил о том же и прихожан, да большинство прихода и так были на его стороне: его жалели как человека, возмущались несправедливостью и не хотели иметь священника-обновленца. Но «дружки» Апексимова оказались очень крепкими, их не пугали ни постановления общего собрания, ни другие попытки Седнева и его сторонников.
Через некоторое время пришло обращение митрополита Тихона к епархии. Он писал, что приступает к управлению епархией. Однако, по-видимому, он совершенно не представлял положение дел на местах, и начало его управления чуть ли еще не усилило беспорядка.
