– А мы, отец протоиерей, так и сделали! Мы поехали к епископу Павлу и попросили, кого он нам посоветует. Он посоветовал Пентеровского, вас и Фесфитянинова. Тогда мы приглашения разослали. Те два батюшки приезжали, служили пробную службу, очень понравились: а все-таки нам и от вас хочется ответ иметь, мы об вас много хорошего слышали.
– От кого же вы могли слышать? – усмехнулся отец Сергий. – Меня в Пугачеве никто не знает. Разве только считать ту старушку, которая мне булочку дала, когда я в прошлом году, возвращаясь домой, зашел мимоходом в собор.
– Да-да! – обрадовался Василий Ефремович, – и она рассказывала. С Максимом Михеевичем, у которого вы ночевали, разговорилась и догадалась, что это вы. Ужаственно вы ей тогда понравились. Худой, говорит, строгий, в лаптях, в ситцевом подрясничке… И преосвященный Павел вас очень хвалили, и от других слышали. Слухом земля полнится!
– Не всякому слуху можно верить, – нахмурился отец Сергий, не любивший похвал. – А вам не говорили, что я человек скандальный?
– Ну уж и скандальный? – недоверчиво повторил Козлов.
– Конечно, скандальный. Уж если я считаю что правильным или неправильным, так буду настаивать на своем, нравится это людям или нет, все равно. А у вас вот, говорят, певчие на клиросе разговаривают и смеются, регент неверующий. Я бы этого не потерпел, а вы будете кричать, что при нем поют хорошо.
– Убрали уж этого регента, отец Сергий, теперь у нас другой, скромный, верующий. А если вы певчих в руки возьмете, так вам никто слова поперек не скажет, все только приветствуют.
– Да у вас, по-моему, не только певчих в руки нужно взять, а в первую очередь церковный совет. Тоже, кажется, много на себя берете. Вот такой серьезный вопрос решаете, приглашаете нового священника, а настоятеля спросили, желает он меня или нет? Ведь ему с новым священником служить, а вы его подписи на письме не попросили. А может быть, он против? Да еще, кажется, он у вас и благочинный? Так это, прежде всего, его дело. Вот тут могут у нас выходить большие неприятности. Я бы вас постоянно одергивал. Нечего церковному совету в алтарь лезть. Их дело у свечного ящика, а у престола духовенство само разберется. На лице Василия Ефремовича расплылась довольная, почти умиленная улыбка. От полноты чувств он даже руки к груди прижал.
– Вот нам такого пастыря и надо. Как хотите, отец Сергий, я теперь от вас не уеду, пока вы мне письменного согласия не дадите.
– Ни письменного, ни устного не дам. Я никуда уходить не собираюсь.
– Почему так? – удивился Козлов. Он откашлялся и привстал, собираясь перечислять все преимущества пугачевского собора.
– Как ни говорите, хоть маленький городок Пугачев, а все-таки город. И люди покультурнее, и жизнь не та. Уж у нас вам самому рыбу ловить не придется и в лаптях ходить не будете. У вас дети подрастают, учить их будет удобнее.
– Может быть, это и так, да я никогда прихода менять не буду. Я вам сказал давеча, что я не цыганская лошадь, а теперь добавлю, что и не цыган. И я удивляюсь, как это архиерей предложил мою кандидатуру. Ведь он знает мой взгляд на этот вопрос. – Какой же ваш взгляд, батюшка?
– А вот! – Голос отца Сергия зазвучал почти торжественно, в этом вопросе заключалось отчасти его исповедание веры. – Вы знаете, что при рукоположении священника его три раза обводят вокруг престола и поют те же песнопения, что и при венчании. Так вот, я считаю, что в это время священник повенчался с церковью, именно с той, которая указана в его ставленой грамоте, и перейти на другое место может только в двух случаях: если епископ сам найдет нужным перевести его или если его выгонят. Переходить по собственному желанию на другой приход так же недопустимо, как менять жену. Василий Ефремович хитро прищурился.
– А вас, отец протоиерей, в это село посвящали? Как будто бы я слышал, что нет. Ушли же вы с первого прихода!
– Меня оттуда выгнали, – просто сказал отец Сергий.
– Все-таки вы, батюшка, обдумайте хорошенько, – продолжал убеждать Козлов. Он выпил уже бесчисленное количество стаканов чая с медом, весь раскраснелся и от чая, и от волнения, не продвинулся вперед ни на йоту, но продолжал уговаривать, хотя и он, и его собеседник уже по несколько раз повторили свои доводы.
– Мне нечего обдумывать, – повторил отец Сергий, с терпением, выработанным беседами с раскольниками, и, нужно сознаться, с большим, чем ему бы хотелось, волнением. – А если бы я и стал взвешивать, все равно мое решение было бы в пользу Острой Луки. Я здесь служу двадцать лет, сроднился со всеми, знаю каждого, кто чем дышит. Здесь я схоронил четверых детей и жену и сам собираюсь, когда придет время, лечь рядом с ней.
– А если архиерей вам прикажет? – вдруг спросил Василий Ефремович.
– Приказание я, конечно, должен был бы выполнить, но думаю, что против моего желания он меня не переведет.
– Ну, так вот, напиши мне это слово! – оживился Василий Ефремович, от волнения переходя на «ты». – Мне больше ничего не надо, поеду и расскажу верующим и архиерею все как есть, только напиши это слово!
– Да зачем же писать? Епископ Павел и так знает, что я не могу нарушить его распоряжения, – пытался протестовать отец Сергий, но Василий Ефремович впился в него мертвой хваткой, и было видно, что он не отстанет, пока не добьется своего. Отец Сергий взял лист бумаги и, перекрестившись, начал писать. Василий Ефремович тоже перекрестился, но молились они о противоположном. В письме отец Сергий кратко изложил все то, что говорилось, и в конце добавил: «Если епископ сочтет необходимым, ради пользы дела, перевести меня в пугачевский Воскресенский собор, я подчиняюсь его распоряжению, но сам желания не выражаю и хотел бы лучше остаться в селе Острая Лука».
– Ты только последнюю букву зачеркни, – снова заволновался Козлов, когда отец Сергий прочитал ему письмо (он имел в виду вторую половину фразы после «но») – только эту последнюю букву зачеркни!
На этот раз сколько он ни спорил, ему ничего не удалось добиться. Отец Сергий подписал, сложил письмо и передал гостю со словами:
– Еже писах – писах!
[91]
Правда, раньше он спросил тещу и детей, присутствовавших при разговоре, согласны ли они с тем, что он написал. А как они могли быть не согласны, если думали все одними словами и болели одними печалями. У Миши на этот раз печаль была так велика, что он подал голос за изменение другой «буквы» письма – о безусловном подчинении. Но он и сам понимал, что смысла этих слов изменить нельзя, значит, формулировка безразлична. Он кончил тем, что забрался на сеновал и, несмотря на свои семнадцать лет, наплакался там до того, что весь вечер ходил с красными опухшими глазами.
Через несколько дней пришло письмо от настоятеля собора, протоиерея Моченева. Он тоже подтверждал приглашение.
А еще через некоторое время, в субботу после Успения, было получено письмо епископа Павла. Он писал, что общее собрание верующих Воскресенского собора произойдет в воскресенье 18 августа, и предлагал отцу Сергию прислать к этому времени заявление с согласием на переход.
