Они столкнулись с множеством проблем. Между 1900-х и серединой двадцатых годов под командованием Лиотэ, этого романтика верхом на коне, «роялиста, который [подарил] Республике империю»
48, полковника, затем генерала, затем маршала, произошли десятки сражений (сотни, если считать перестрелки), кровавых, нерегулярных и рукопашных, в пустыне вокруг Фигига, в горах за Хенифрой, на побережье у Касабланки, на равнинах перед Марракешем и наиболее зрелищные – во время двух осад Феса и рифского восстания Абд аль-Крима, – прежде чем протекторат как во французской, так и в испанской версии получил перевес. Но даже тогда présence européenne
49представляло собой по большей части просто еще один набор возможных персонажей, маленьких лиотэ, среди местных персонажей, у которых были собственные связи и никаких особых причин верить в назначенную сверху власть и безликое правительство.
Искусственность протектората, социально отчужденного и культурно замкнутого, который осуществлял руководство с небольшого холма в Рабате, называемого, как и министерство, соседствующее с иностранным судом, La Résidence, а также его непродолжительность (хотя формально он начался в 1912 и закончился в 1956 году, он почти не контролировал происходящее до начала двадцатых, а в середине сороковых после Виши и вторжений союзников его роль была сведена к роли зрителя) означали, что любое вызванное им отклонение от персонализма марокканского общества оказывалось локальным, частичным, поверхностным и недолгим. Это также означало, что, в отличие от многих колониальных проектов – Индии, Египта, Индонезии, Мексики, – протекторат изначально создавался не для того, чтобы преодолеть сопротивление архаичной власти, застывшей и традиционалистской и лишь спустя несколько столетий подорванной ростом идеологически мотивированных социальных движений. Будучи в равной мере продуктами 1920-х и 1930-х, усовершенствованный империализм и популистский национализм вместе появились, вместе расцвели и вместе пришли в упадок. Как ликвидация протектората, так и распад массовых политических организаций, возникших для противостояния ему, начались с момента их основания. И первый, и вторые оказывали влияние лишь короткое время и только в благоприятных местах среди избранных групп населения, и в конечном счете так и не смогли закрепиться.
В 1925 году, когда Лиотэ, покорив последнего из марабутов или первого из националистов, Абд аль-Крима, наконец ушел, он оставил после себя, как он сам выразился, выполненную задачу и спасенную ситуацию. На полноводных северных и центральных равнинах, которые Лиотэ называл le Maroc utile
50, были построены огромные и, по меркам того периода, чрезвычайно рационализированные, капиталоемкие французские фермы (возможно, самые передовые в мире), и казалось, что сформированный Лиотэ союз между их владельцами, процветающими colons, и чудовищно раздутым корпусом
51 mis-en-valeur
52 европейских чиновников (в три раза больше, чем нужно было англичанам, чтобы властвовать в Индии) вот-вот заработает и превратит страну в правильное possession
53 – правильно управляемое, правильно стратифицированное, правильно понимаемое и правильно эксплуатируемое. Но это был, как сказал Жак Берк, один из этих чиновников
54, faux apogée
55. Через десять лет союз дал трещину, через двадцать – оказался скован войной, а через тридцать – увяз в тупике, означавшем конец игры.
Политический порядок, возникший, когда игра закончилась и тупик принял иную, всемирно-экономическую форму, оказался ни арабо-мусульманским однопартийным государством, как надеялось исламское крыло националистического движения, мечтавшее о верности Корану, моральном единстве и религиозном пробуждении, ни народной республикой, как надеялось секулярное крыло, мечтавшее о централизованном планировании, технической революции и rive gauche
56 современности. Это было возрождение (точнее, продолжение, поскольку за исключением карманов, да и то искусственных, она никуда на самом деле не исчезала) игры в седк: прямых, договорных отношений зависимости. На самом деле оба крыла были устроены одинаково – как расширяющиеся коалиции локальных персонажей, объединяемых и разделяемых транслокальными амбициями. И таковы же были противостоявшие им разнообразные традиционалисты, племенные каиды и шейхи братств, которые стремились продолжать лиотэизм другими средствами.
То, что алавитский король вновь станет наиболее заметной фигурой в этом рое фигур, не было предопределено заранее. Не будь Мухаммед V изгнан и возвращен французами к концу борьбы за независимость, он, несомненно, столкнулся бы с более серьезным противодействием. И, поскольку монархомания умерла вместе с Мухаммедом V, его заметность была довольно относительной. Не столько была восстановлена монархия – она тоже никогда на самом деле не исчезала, просто ее замуровали в Résidence, – сколько королю вновь позволили делать то, что, пусть и другими средствами, в других целях и в менее пропитанной деньгами среде, всегда делали его предшественники: собирать союзников, выявлять соперников и вести борьбу.
Хасан II постоянно пытается
57 утвердиться в политике седк, которая пронизывает все связи. Не имея лавров, чтобы на них почивать, – ему не помогают ни история его династии, ни слава его отца, ни харизма его поста, хотя и от них есть некоторый прок, и по возможности он ими пользуется, – он может лишь все время заниматься своими отношениями не с доктринами, структурами и общественностью, а с отдельными людьми, ситуациями и лояльностью.
В пятидесятые годы, когда он все еще был наследным принцем, это была лишившаяся привилегий знать из старой испанской зоны и целый ряд бунтующих племенных лидеров на севере, востоке и юге страны. В шестидесятые годы, после его вступления на престол, это были всевозможные герои-националисты. В семидесятые годы это были мятежные солдаты. В восьмидесятые годы это снова были солдаты, городская интеллигенция и мусульманские фундаменталисты. Королю приходилось постоянно бороться не столько за сохранение своего положения, сколько за утверждение его в пространстве отношений преданности, основанных на договоренностях. «Отныне, – сказал он стране, наверное, в самой тяжелой на тот момент ситуации за время своего царствования, после казни (совершенной, по слухам, собственноручно) ближайшего помощника и начальника штаба армии за соучастие в попытке его убийства в 1971 году, – я никогда и никому не должен доверять»
58. Но, конечно же, как и все жертвы предательств, доверять он продолжает. И теперь, когда ему за шестьдесят, Хасан II обучает этому искусству своего сына, которому тоже придется его практиковать (в некоторых отношениях, в основном материальных, с более сильной позиции, в некоторых, в основном моральных, с более слабой), чтобы сохранить монархию, которая представляет собой не властный монолит, но лицензию на практику. Сувереном здесь является седк.
