Но это уже немного напоминает описание Генри Джеймсом готорнской Америки: «Ни Эпсома, ни Аскота… ни соборов, ни аббатств»
101. Что принципиально важно в марокканском исламе, так это что он не имеет – и вряд ли когда-либо имел – той формы ассоциативного потока мыслей, которую так часто принимает индонезийский ислам. Принципиальное значение имеет радикально индивидуализирующая форма мужчин-исполняющих-свои-роли (женщины снова отделены – они должны хранить молчание и благочестиво заниматься хозяйством), которую ислам принимает везде и всегда, куда и когда ни посмотри. Если характеризовать его позитивно, то ислам в Марокко поддерживают определенные персонажи, огромная и непостоянная масса крайне независимых, крупных и средних, мелких и крошечных религиозных деятелей: ученых и судей, потомков Пророка и популярных харизматиков, вождей братств и паломников в Мекку, чтецов молитв и учителей Корана, служителей мечетей, распорядителей неотчуждаемого имущества и судебных нотариусов, законодателей, проповедников и надзирателей за базарной этикой. Улемы, кади, шарифы, марабуты, шейхи, хаджи, имамы, фкихи, талебы, надиры, адели, муфтии, хатибы, мухтасибы
102 – как и общество в целом – представляют собой нерегулярную сеть нерегулярных фигур, постоянно меняющих свои планы и союзы.
Пытаясь придать некоторый порядок этой повседневной, повсеместной, многовековой игре личностей, некоторые из которых более выразительны, некоторые менее, но все стремятся извлечь все что могут из возможностей, открываемых перед ними их религиозными установками, ученые и опять же, хотя и менее осознанно, сами эти личности попытались выявить некоторые линии культурного разлома
103, позволяющие в какой-то мере классифицировать вещи ad hoc, – городское против сельского, образованное против простонародного, наследственное против харизматичного (большинство этих противопоставлений известны как минимум со времен Ибн Хальдуна). Когда сталкиваешься в любой конкретный момент и в любом конкретном месте с определенной констелляцией знакомых типов, которые не организованы в иерархические структуры, не распределены по идеологическим лагерям и не являются ни религиозным истеблишментом, ни familles d’esprit
104, возникает необходимость понять, как ислам исламских персонажей участвует в общем сумбуре общественной жизни.
Этот общий сумбур, который я уже описывал выше, заключается в умножении и распаде изменчивых альянсов, основанных на скрепляемой рукопожатиями лояльности, то есть представляет собой радикально светский, прагматический, трезвый процесс, не связанный с потусторонними интересами. Религиозные деятели, как участники этого процесса, добавляют к нему – или, точнее, вкладывают в него – жесткий, упорный, даже агрессивный моральный посыл, принцип, выходящий за пределы стратегических решений. В этом во многом мирском обществе не происходит – и, насколько я могу судить, никогда не происходило – ничего важного, на что бы не оказывали давление мусульманские убеждения, просто потому, что в нем не происходит и никогда не происходило ничего важного без участия улемов, шейхов, шарифов, марабутов и т.п., задача которых – следить за тем, чтобы это давление, как они его по-своему понимают, не ослабевало.
Такую морализацию социальной борьбы вследствие участия в ней религиозных личностей, обладающих тем или иным представлением о том, что значит для страны, общины, индивида или государства быть поистине мумин («верным», «верующим», «правоверным», «благочестивым»), можно наблюдать в любые переломные моменты и в любых ситуациях. Конфигурация взглядов на то, что делает человека подлинным мусульманином, безусловно, меняется и будет продолжать меняться. Насаждение этих взглядов посредством поступков и сделок мужчин, страстно борющихся за место, является, как и кумовство, гораздо более устойчивой практикой.
В переходном (как представляется сегодня
105) шестнадцатом веке, когда Марокко начало обретать свой современный облик, конкуренция между разнообразными антагонистическими религиозными деятелями настолько очевидна, что, судя по всему, движет всем обществом. Появление сельских экстатических фигур, выступающих в роли социальных пророков; умножение и усиление борьбы, особенно в городах, между шейхами братств; подтверждение родословной, восходящей к Мухаммеду, как основополагающий принцип монархической власти; появление буквально из ниоткуда мужчин, называющих себя «махди» или «имам» (то есть направляемых Богом «возродителей» и «очистителей», мессий в мусульманском стиле); и реактивное противодействие подобным вспышкам со стороны ученых и правоведов, «друзей шариата», сторонников превосходства текстуальной ортодоксальности – все это сформировало особый моральный ландшафт, раздробленную структуру непреклонных мнений, в рамках которой складывалось Марокко Алавитов, протектората и наших дней.
