Другая встреча с несколько иной Америкой (Рональда Рейгана) в совершенно другом месте (курортный отель в Марракеше) на более позднем этапе моей жизни (зима 1985 года) была скорее социальной комедией, чем политической мелодрамой: второстепенным Энтони Пауэллом, а не низкопробным Андре Мальро. Но она была, в своем роде, не менее запоминающейся.
Институт гуманистических исследований Аспена и Марокканско-американский фонд – два учреждения, с которыми у меня прежде не было никаких связей, – пригласили меня (я до сих пор не уверен почему) на конференцию с названием, ни много ни мало, «Марокко: прошлое, настоящее, будущее» под председательством Достопочтенного Чарльза Г. Перси, председателя Комитета по международным отношениям Сената США (за несколько месяцев до этого его, к его большому удивлению, не переизбрали), и министра иностранных дел Марокко Его Превосходительства Абделатифа Филали
130. Среди примерно тридцати других участников, гостей, зрителей и прочих, были исполнительный вице-президент Ситибанка, заместитель управляющего Банком Марокко, вице-президент «Джонсон энд Джонсон интернешнл», бывший американский посол в Сенегале, посол Джимми Картера в Марокко (теперь председатель Американо-японского фонда), наш нынешний посол в Марокко, руководитель Информационной службы США, генеральный партнер чего-то загадочного в Вайоминге под названием «Кендрик кэттл кампани», председатель чего-то еще более загадочного на Манхэттене под названием «Голайтли-Харбридж, Инк.», директор Королевского колледжа в Рабате, ректор Университета Пейс в Нью-Йорке, заместитель председателя Капитолийского банка в Вашингтоне (тоже недавно освободивший кресло сенатора), управляющий директор Института международных финансов (француз), президент «Ассосиасьон интернасьональ футурибль» (марокканец), куратор из Фонда Неймана (до недавнего времени – главный редактор газеты «Вашингтон пост»), международный обозреватель «Нью-Йорк таймс», генеральный директор таможенного управления Марокко в Касабланке, директор Исламского торгового конференц-центра, тоже в Касабланке, генеральный секретарь Министерства планирования Марокко, председатель «АБ Вольво» из шведского Гетеборга, еще один недавно оставивший кресло сенатор (на этот раз – арабского происхождения), бывший министр иностранных дел Франции (родившийся, как он постоянно напоминал нам, в Марокко), премьер-министр Марокко и господин барон Ги де Ротшильд из «Ротшильд, Инк., Нью-Йорк, штат Нью-Йорк». Я, очевидно, оказался в высших кругах.
Дискуссии, которые велись – в основном на английском, иногда на французском, только один или два раза на арабском – утром и днем в течение пяти дней (один день посвящен финансовой политике, один – технологиям, один «взаимосвязи политических и социальных процессов» и т.д.), на самом деле были довольно второстепенной линией данного мероприятия, посвященного более важным вещам, чем идеи. За исключением сенатора Перси, который оказался недостаточно проворным и вынужден был сидеть в кресле председателя, пока его коллега работал в коридорах, большинство наиболее крупных фигур появлялись собственно на конференции лишь спорадически (а некоторые вообще не появлялись), уделяя основное внимание ряду специально организованных обедов, ужинов и вечеринок с коктейлями в разных частях города. (Марокканский премьер-министр появился только один раз, совершенно неожиданно для всех, во главе свиты из двадцати человек, во второй половине дня, отведенного для обсуждения, по удачному стечению обстоятельств, «взаимосвязи политических и социальных процессов», прямо посередине моего выступления, посвященного, по еще более удачному стечению обстоятельств, изменчивости, персонализму и произвольности властных отношений в марокканском государстве. Ошеломленный, как и все остальные, я просто сел, а премьер-министр обошел комнату, энергично пожимая руку каждому присутствующему, после чего произнес короткую речь по-французски о марокканско-американской дружбе, снова обошел комнату, пожав всем руку, и вышел со своей свитой. Я попытался закончить выступление, но уже проиграл бой за аудиторию: нет смысла рассказывать о том, что только что было наглядно продемонстрировано.)
Дискуссии в любом случае представляли собой в основном обмен наставлениями со стороны первого мира и оправданиями со стороны третьего. Американцы, уверенные в своей правоте, убеждали марокканцев в необходимости радикальной рейганомики – дерегулирования, рынка, сокращения государственных расходов, налоговых льгот, привлечения иностранных инвестиций, реализма и силы характера. Марокканцы, защищающиеся и обиженные, призывали американцев принять во внимание уязвимые места Марокко – его колониальное прошлое, нефтяной шок, ухудшающийся обменный курс, торговую дискриминацию со стороны ЕЭС, бедность, невежество, погоду и сложность арабского языка. Французы фактически занимали сторону американцев, но риторически были с марокканцами – чудесный пируэт. В результате – лишь усталость, список вопросов для дальнейшего обсуждения (большой список вопросов для дальнейшего обсуждения) и моральная досада.
То же самое происходило на секциях: форму происходящему придавали социальные события вокруг секций, интенсивные и запутанные. Марокканская делегация разозлилась на своего главу, которого большинство из них считали американским прихвостнем и немного карьеристом, за то, что он позволил пылкой марокканской феминистке, которую не пригласили, присоединиться к ним по распоряжению жены сенатора Перси, недовольной, что на «их» вечеринке только одна женщина. (На «наших» вечеринках не было ни одной, хотя большинство приехали со своими женами.) Американская делегация беспокоилась не только о том, что их важным фигурам пришлось лететь первым классом в том же самолете, в котором менее важные фигуры летели эконом-классом, и их разместили в роскошном отеле в полумиле от места проведения конференции, но еще больше – о том, что единственного чернокожего, которого, как бывшего посла, следовало причислять к элите, посадили с основной массой участников в самолете и поселили с основной массой участников в гостинице. Присутствие загоравших топлесс вокруг бассейна молодых француженок, которые массировали молодых французов и которых массировали молодые французы, выводило американцев, особенно женщин, из равновесия. (Я не знаю, какова была реакция марроканцев – я не смог разговорить их на этот счет, – но они вряд ли отнеслись к столь яркому примеру неоколониализма спокойно.) Но ключевым вопросом, нависавшим над всей конференцией, окрашивавшим все происходящее и не получавшим ответа до самого конца, но обсуждаемым так, будто от ответа на него зависит успех и честь (а когда, наконец, ответ – полуутвердительный – был получен, он оставил всех в замешательстве и смятении), был вопрос: «Примет ли нас король?».
