Возможно, никакой единой «современности» не существует. «Модернизация» может означать совершенно разные вещи применительно к разным обстоятельствам. Возможно, «современная жизнь» не всем одинаково нравится. Тем не менее это не мешает всем этим явлениям – или представлениям об этих явлениях – определять категории, в которых такие страны, как Индонезия и Марокко, мечущиеся между «отсталостью» и «прогрессивностью», сегодня воспринимаются, обсуждаются, анализируются и оцениваются как миром в целом, так и их собственным населением. Одни ученые, особенно экономисты и политологи, как правило, считают эту проблему менее тяжелой, чем другие, скажем историки или антропологи, которые имеют привычку ломать над ней голову, хотя с обеих сторон есть исключения: экономисты, понимающие, что бесконечную неразбериху социальной реальности нельзя сбрасывать со счетов как экзогенный шум, мешающий рациональному прогрессу, и антропологи, готовые поучать население целых стран, как им следует жить. Но в любом случае от этих скользких категорий никуда не уйти. Как и от разделенности, к которой они приводят.
Стандартным тропом для этой разделенности стало метафорическое совмещение образов «современности» и «традиционности»: невозмутимые буйволы бредут в воде по рисовым террасам на фоне вздымающихся вдали призрачных небоскребов из стекла и стали; нагруженные верблюды плывут мимо аэропорта, где взлетают реактивные самолеты; утонченные молодые женщины в саронгах, легких шарфах и с цветами в волосах управляют огромными ткацкими станками; грозные старики в тюрбанах, джеллабах
197 и солнцезащитных очках ведут BMW. На обложке книги под названием «Развивающаяся Индонезия»
198 помещены фотографии восхода солнца над пальмами; женщин в конических шляпах, которые склонились над рисовой рассадой; сожжения деревянного быка во время кремации на Бали; завода по производству жидкого азота, который извергает черный дым в чистое, неоскверненное тропическое небо. В книге «Le Maroc aujourd’hui»
199 друг за другом идут снимки пропитанного красками рынка красильщиков в марракешской медине, голливудского бассейна в саду марракешского отеля, пустынной деревни с глинобитными домами, над которой нависают заснеженные горы, и элитного ресторана на пляже, террас, весельных лодок и цветных зонтиков в берберском поселении на побережье Средиземного моря.
На главной улице Рабата есть (по крайней мере, был в 1986 году) большой магазин, в котором продаются исключительно фотографии короля во всевозможных позах и одежде разнообразных стилей: вот он молится в традиционной белой накидке до пят; вот он скачет верхом на лошади в куртке и бриджах; вот он рыбачит в резиновых сапогах, с корзиной для рыбы и в шляпе с сеткой; вот он позирует в военной форме, в ковбойской шляпе, с молотком для поло, в западном костюме и галстуке; вот он приветствует толпу из открытого лимузина рядом с Папой Римским (который и сам смотрится весьма неплохо) в модной джеллабе из дамастной ткани. В полуофициальной биографии Сухарто он то стоит в грязи на рисовом поле в конической шляпе и с грубой мотыгой в руках, то замахивается клюшкой на поле для гольфа в панаме и тенниске, то сидит с женой на балийской церемонии в саронге и головном платке с огромным крисом
200 за поясом, то приветствует мировую прессу с непокрытой головой в костюме и галстуке рядом с идентично одетым и идентично улыбающимся Хьюбертом Хамфри
201, и все это на соседних страницах. Мемуары Хасана II начинаются с двух эпиграфов: из Корана и из Макиавелли
202. Во вступительной главе своей автобиографии (где практически на каждой второй странице встречается слово «развитие») Сухарто пишет по поводу получения в Риме награды от Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН: «Вообразите человека, который более шестидесяти лет назад был крестьянским ребенком, копающимся в грязи в [отдаленной] деревне, и вот теперь он выходит на трибуну и выступает с речью перед мировыми экспертами…»
203.
Вообразите. Везде, куда ни посмотри, чтобы суммировать нынешнее состояние дел, представить актуальную действительность такой, какой она сейчас действительно является, используется традиционно-современная, современно-традиционная иконография, воображаемые образы прошлого, которое почти ушло, и будущего, которое почти наступило, – то ли ни то, ни се, то ли и то и другое вместе. И на самом деле, несмотря на обилие клише, это вполне удается. Напряжение между двумя полюсами, которые я когда-то, рассуждая об этой актуальной действительности и состоянии дел, назвал «эссенциализмом» и «эпохализмом»
204, упованием на «исконный образ жизни» (кремация и молитвенные накидки, рисовые поля и ремесленные рынки) или на «дух времени» (азотные заводы и аэропорты, небоскребы и поля для гольфа) как способы самоопределения, настолько вездесуще в Индонезии и Марокко – и, насколько я могу судить, во многих других странах, не все из которых находятся в Азии и Африке, – что окрашивает практически все аспекты их общественной жизни. С необходимостью современности все, кажется, более или менее согласились. Неясно только, какие формы она должна принимать.
