«Новые» («посторонние»… «чужие»…) сефрийцы, которые хлынули в город в семидесятые и восьмидесятые годы и продолжают прибывать, начали селиться, как уже было сказано, по окраинам расширившейся новой медины в местах, где никто раньше не селился, потому что они были слишком каменистыми или овражистыми, либо, что еще более тревожит старых сефрийцев, в уэртах (по-испански «сад») – орошаемых оливковых рощах, которые, эстетически обрамляя город и обеспечивая изрядную долю его дохода, на протяжении веков служили признаком его «оазисной» благословенности. Они не селились, как это часто делают сельские мигранты в больших городских поселениях на побережье – в Касабланке, Рабат-Сале, Танжере, Сафи, – в ветхих и временных bidonvilles
229, трущобах, состоящих из лачуг и навесов. Благодаря доходам от недавно проданных ферм и, что более важно, денежным переводам от родственников, работающих в Европе, они строили (или заказывали) монолитные дома городского типа из оштукатуренного камня – крупные сооружения, предназначенные для того, чтобы привлекать внимание и долго служить. Поэтому их появление в городе изменило не только его социальную текстуру. Как ни одно из предшествующих вторжений, оно изменило его атмосферу, дух, манеру, облик. Некогда «алмаз» в «райском саду», Сефру теперь превратился в разросшийся, неорганизованный, совсем не похожий на алмаз bourg
230 – угрюмое французское словечко, которое теперь, похоже, знает каждый житель города.
Эта трансформация города из устойчивой городской целостности, омываемой потоком племен, в мешанину зданий, людей и социальных институтов обречена была в конечном итоге привести к политическому конфликту – даже в традиционалистской монархии, в целом нечувствительной к низовой политической жизни. Когда соотношение городского и сельского населения кардинально меняется, когда стоимость недвижимости в городе стремительно растет, когда в большинстве домов нет водопровода, канализации, электричества или нормальных подъездных дорог и когда в экономику, в которой быстро увеличивается доля безработных (как здесь говорят: «тех, кто стоит у стены»), вливаются большие суммы денег в виде переводов из-за границы, сложившаяся структура власти – сколь бы долго она ни существовала, сколь бы сплоченной она ни была и сколь бы сильно она ни поддерживалась центральной властью – начинает давать сбой.
Масштабы этого сбоя стали внезапно очевидны на выборах в муниципальный совет 1976 года, когда эта структура фактически была разрушена. По итогам выборов представители традиционной элиты, которая монополизировала совет с тех пор, как его создал Лиотэ в 1913 году, оказались не у дел, а Марокканская социалистическая партия, которая никогда прежде не пользовалась особым влиянием, удивила всех, включая собственных членов, взяв три четверти мест. Хотя совет, окруженный со всех сторон бюрократическим и полицейским контролем в рамках системы так называемой (завуалированно) «опеки», имеет весьма ограниченные возможности для самостоятельных действий, он, просто в силу того, что является единственным всенародно избранным органом, имеющим хоть какой-то вес в местном управлении, в остальном полностью централизованном, лучше всего отражает локальный баланс сил. Радикальное вытеснение из него сыновей и внуков людей, которые традиционно в него входили, – публичное унижение, имевшее огромные последствия, – привело в Сефру к своеобразной Пражской весне (которая длилась, по сути, семь лет), после которой неожиданно открывшаяся дверь была беспощадно и, кажется, окончательно захлопнута снова на фоне растущей напряженности, сильного внешнего давления и большого количества прямого насилия.
Это странное междуцарствие, популистский момент в патерналистской системе, стало возможным благодаря практике, которую монархия унаследовала от протектората и усовершенствовала: использованию муниципальных выборов в качестве разновидности опроса общественного мнения. В целом выборы тщательно контролируются, но всякий раз некоторым населенным пунктам предоставляется относительная свобода действий, чтобы увидеть реальную политическую обстановку. Как здесь идут дела? С кем работать? На следующих выборах эта стратегическая свобода исчезает, и шанс на менее контролируемое голосование переходит к другим населенным пунктам. В 1976 году очередь познакомиться с опросной демократией дошла до Сефру; в 1983 году срок вышел и эксперимент закончился. Старая элита Сефру вернулась в совет. Ни один социалист не попал туда повторно, партия потеряла всякое влияние, ее лидеры, опасаясь ареста или чего похуже, покинули город.
Но даже столь краткая социалистическая интерлюдия вывела на первый план вопрос о том, каким городом должен быть Сефру. Лишение власти старой элиты Сефру, расширение городских границ и, следовательно, увеличение числа голосующих и нагрузки на городские службы за счет включения новых поселений вокруг города и энергичная попытка совета получить больше свободы действий и ослабить «опеку» центрального административного аппарата бросали вызов не только традиционным привилегиям и традиционным исключениям. Они оспаривали также саму идею «исламского города», которая определяла эти привилегии и исключения. Выполнить свою программу и совершить местную социальную революцию у социалистов в основном не получилось, да и в принципе не могло получиться, зато они невольно (поскольку тоже были традиционалистами в том, что касалось вкусов) положили начало революции культурной. Материальная экономика после их правления не претерпела никаких изменений. Зато символическая экономика, конфигурация городского пространства, преобразилась радикально.
Социалистическая пауза положила конец не переменам, которые начались в городе задолго до нее и продолжались после. Она положила конец тому, как эти перемены репрезентировались, воспринимались и понимались. Предоставив право голоса новому населению Сефру – причем не только юридическое право, что в традиционном «опекающем» государстве не имеет большого значения, но и моральное, что в таком государстве, особенно если оно мусульманское, значит очень много, – социалисты укрепили желание новых сефрийцев добиться включения в город, вписаться в его ландшафт. Но это также в не меньшей степени усилило и желание старых сефрийцев сформулировать критерии – критерии образа жизни, с одной стороны, и критерии установок, с другой, – на которых подобное включение и вписывание должны основываться. Столкновение этих двух стремлений – каковы сегодня признаки муданийи? – оказалось, и остается до сих пор, в эпицентре социальной борьбы.
Незадолго до упомянутого мной двойного празднования своего двадцатипятилетия в качестве короля и десятилетия в качестве сахарского военачальника Хасан II выступил с речью в своем новом дворце в Марракеше – ее транслировали по государственному радио и телевидению – перед ассоциацией марокканских архитекторов и градостроителей, прочитав им, как написала роялистская газета «Le Matin du Sahara», «настоящий курс архитектуры и урбанизма»
231.
