Пока в старом Сефру шло культурное или религиозно-культурное возрождение (во многом, в сущности, косметическое), в новом Сефру говорили о прямо противоположном, пользуясь при этом одновременно похожим и несколько другим словарем. Подбадриваемые заигрываниями со стороны социалистов, своей быстро растущей численностью и ощущением, что с ними при этом обращаются как с варварами и непрошеными гостями, отвергают морально и обделяют материально, новые сефрийцы начали воспринимать себя как подлинных горожан (мадани), и их желание перестать тесниться на окраинах и стать полноправной частью городского сообщества укрепилось. («Новые сефрийцы» называют свой переезд из сельской местности в город не exode rural
234 (еще один угрюмый французский термин, создающий образ оборванных беженцев), как говорят старые сефрийцы, а хиджра (арабский термин, обозначающий одновременно эмиграцию и иммиграцию и, конечно же, самую эпохальную миграцию из всех – перемещение Пророка из Мекки в Медину, от которого ведется отсчет мусульманской эры).) И это желание – желание завершить свою хиджру – очень красноречиво выражается на языке архитектуры: в риторике мечетей и домов и в особенности, что самое удивительное, фасадов.
Фасады удивляют – хотя, возможно, на уровне материализованного значения, с которым мы здесь имеем дело, удивляться тут нечему, – потому что, как часто отмечалось, классические дома медины обращены радикально внутрь
235. Они демонстрируют публичным улицам и переулкам единообразное и (редкие скромно украшенные двери не в счет) крайне непримечательное лицо: побеленные стены и маленькие окна с решетками намного выше уровня глаз. Статус выражается во внутренних дворах, садах и гостиных, отделанных парчой женских половинах, выложенных мозаикой фонтанах и чайных комнатах с коврами. Снаружи дома2 богатого и бедного выглядят почти одинаково; по внутреннему убранству, обстановке и использованию пространства они различаются как дворец и хижина. Именно так и устроен Сефру – не только в старом городе, в собственно медине, где на домах снаружи нет практически никаких знаков и улица выглядит как сплошная стена, в которой через неравные расстояния проделаны узкие проходы, но и в кварталах новой медины сразу за стеной, где, поворачивая, не знаешь (если, конечно, ты не местный), в пещере окажешься или в сокровищнице. Именно этот – пожалуй, самый нагруженный смыслами и уж точно самый сокровенный – элемент представлений о городе полностью изменили новые сефрийцы в своих разросшихся поселениях. С декоративной точки зрения они вывернули городской дом наизнанку.
Как уже говорилось, дома, построенные новыми сефрийцами, в основном представляют собой массивные каменные и бетонные конструкции, многие – довольно крупные, которые хаотично (учитывая их «незаконное», то есть случайное, расположение) понаставлены вдоль извилистых тропинок и дорог. Внутри большинство из них поражают скупостью обстановки. Они часто бывают практически пустыми – большие пространства с одной кроватью или сиротливым столом и несколькими стульями. Капитал большинства их владельцев вложен в само здание и в стремительно дешевеющую землю под ним, да и в любом случае отсутствие городских коммуникаций, воды, электричества и прочего ограничивает возможности для действия: здесь нет зеркальных прудов или диванов с подсветкой. Для демонстрации используются наружные стены. Почти все эти дома (во всяком случае, до постановления совета) были очень ярко выкрашены в броские основные цвета – красный, желтый, зеленый, синий, иногда даже пурпурный, апельсиновый и розовый, – аляповато перемешанные между собой. Большинство имели дополнительные украшения – как правило, по всему фасаду, – со сложным узором, подчас основанным на традиционных ремесленных мотивах, перенесенных с ковров, текстиля, глиняной посуды и изделий из кожи, иногда – на традиционных магических изображениях (рука Фатимы, геомантические фигуры, имя Аллаха или даже вся фатиха, выполненная изысканной каллиграфией), иногда – на племенных знаках, производных от женских татуировок на лице, которые служат эквивалентом сокрытия лица в городе у берберских женщин
236. Некоторые орнаменты были собственными изобретениями, которые, по словам владельцев, являлись им в снах или видениях.
Общим термином для этих цветастых фасадов (возможно, их лучше называть оболочками, поскольку они охватывают все четыре стены) является французское слово fantasia, которое издавна обозначает знаменитую демонстрацию навыков верховой езды и умения обращаться с ружьями в марокканских племенах
237: как и эти представления, фасады демонстрируют личную силу. Все, и новые сефрийцы, которые их создают, и старые сефрийцы, которые хотят от них избавиться, понимают, что это, по сути, заявления, притязания, объявления, аргументы, требования. Соответственно, указ покрасить фасады в цивилизованный бежевый цвет был чем-то большим, чем просто реакцией городского совета на приказ «сделать что-нибудь» побыстрее и позаметнее перед Днем коронации. Это был выпад – или скорее контрвыпад – в рамках целенаправленной политики знаков.
