Брэдли, и так взволнованный намеками Конгресса на расследование причин, по которым армия США проморгала наступление в Арденнах, теперь к тому же еще и боялся того, как дома истолкуют новость о Монтгомери, получившем командование над двумя его армиями. И его до глубины души возмущал тот факт, что в номинации «человек года» журнала «Тайм» Паттон стал вторым после Эйзенхауэра, в то время как его кандидатуру даже не рассматривали. Сильно расстроенный, он сразу заподозрил, что утечку сведений о смене командования устроил сам Монтгомери, и увидел в этом преднамеренную «попытку дискредитировать американцев»
{872}. Он позвонил Эйзенхауэру, чтобы пожаловаться, но тот заверил, что вся эта история началась именно в Штатах и причиной тому точно не утечка информации из штаба 21-й группы армий.
По словам Хансена, Брэдли полагал, что «негодование общественности, вызванное этим назначением, явно инспирировано сверху»
{873}. Он по-прежнему был убежден, что Уинстон Черчилль замышляет назначить Монтгомери командующим сухопутными войсками. Очевидно, он все еще верил, что это возможно, ибо объявил Эйзенхауэру, что «ни дня не прослужит под началом Монтгомери… генерал Паттон также сказал, что ни дня при нем не прослужит. И я намерен сказать Монтгомери именно это»
{874}. Эйзенхауэр сказал, что сообщит о его опасениях Черчиллю, но ни Черчилль, ни даже Брук не настаивали на таком повышении. Они хорошо знали позицию американцев и были в ужасе от назревающего скандала. Черчилль написал президенту Рузвельту, подчеркнув уверенность англичан в компетентности Эйзенхауэра и воздав должное отваге, с которой сражаются американские дивизии.
Брэдли опасался, что эта история «во-первых, плохо скажется на эффективности командования в его группе армий, подорвет доверие подчиненных ему командиров и в конечном итоге [повлияет] на боевой дух и уверенность войск. Во-вторых, столь же очевидно, что она может подорвать общественное доверие в США к его [Брэдли] командованию и показать нашему народу, что в чрезвычайной ситуации нам было необходимо прибегнуть к помощи британского командования, чтобы англичане нас вытащили из “нами же вырытой ямы”»
{875}.
Как писал Хансен, английская кампания по превращению Монтгомери в командующего всем Западным фронтом подразумевала, что «германского прорыва не произошло бы, если бы Монтгомери был командующим, чтобы его предотвратить. Теперь все новости сводятся лишь к тому, что наступление немцев оказалось успешным из-за халатности американского командира, а именно Брэдли… Британская пресса, ликуя по поводу объявления и приветствуя его как расширение полномочий Монтгомери, радовалась, точно римляне в Колизее»
{876}. Он продолжил: «Эти войска называют “солдатами Монти” в фальшивом бреде, указывающем на рабскую преданность герою со стороны английской прессы… Он предстает как символ успеха и слишком переоцененной и обычно искаженной картины усилий британцев на нашем фронте».
Брэдли, взвинченный своим окружением, считал, что борется за свою репутацию и карьеру. Он только что написал генералу Маршаллу, изложил свое видение ситуации и обосновал «просчитанный риск», на который он пошел, оставив Арденнский фронт столь слабо защищенным до 16 декабря. «И в то же время, – добавил он, – я не хочу извиняться за то, что произошло»
{877}.
Монтгомери позвонил Черчиллю, которому сообщил о своих планах устроить пресс-конференцию, чтобы призвать союзников к единству и поддержке Эйзенхауэра. Черчилль ответил, что, по его мнению, это было бы «бесценно»
{878}. Фельдмаршал Брук, напротив, не был столь уверен. Он слишком хорошо знал, что Монтгомери не способен удержаться от бахвальства. Об этом было хорошо известно и нескольким старшим офицерам из штаба Монтгомери.
Монти появился на пресс-конференции 7 января в новом бордовом берете воздушного десанта с двойной эмблемой: его только что назначили шеф-полковником парашютного полка. Его начальник разведки бригадир Билл Уильямс, имевший блестящее образование, прочитал черновик его речи и с ужасом ожидал, как она будет воспринята, хотя сам текст был относительно безобидным. Единственная провокационная часть звучала так: «Битва была очень интересной, – думаю, возможно, одной из самых интересных и сложных битв, в которых я когда-либо принимал участие, на кону стояло очень многое»
{879}. Остальная часть текста была данью уважения американскому солдату и декларацией верности Эйзенхауэру, а также призывом к союзнической солидарности со стороны прессы.
Но затем, закончив свое заранее подготовленное заявление, Монтгомери начал импровизировать. Он прочел краткую лекцию о своей «военной философии». «Если он [враг] наносит сильный удар, я должен быть к нему готов. Это ужасно важно в бою. Я узнал это в Африке. Вы узнаёте все это на собственном опыте. Когда Рундштедт нанес тяжелый удар, разделив американскую армию, закономерным итогом стал беспорядок в зоне боевых действий. Поэтому первое, что я сделал, когда мне приказали взять на себя командование, – занялся наведением порядка в районе боевых действий, разобрался со всем». Монтгомери сильно преувеличивал и вклад британцев в битву и представил все так, будто это была англо-американская операция.
Позднее в Лондоне кабинет министров выступил с комментарием: «Хотя это заявление, прочитанное полностью, было красивой данью уважения американской армии, его общий тон и определенное самодовольство оратора, несомненно, глубоко оскорбили многих американских офицеров в Главном командовании и в 12-й группе армий»
{880}.
Многие присутствующие журналисты – в зависимости от страны, которую они представляли, – кипели от злости или пришли в смятение, тем не менее и британская, и американская пресса сосредоточилась на положительных аспектах заявления. Однако на следующее утро одна немецкая радиостанция на волне Би-би-си пустила в эфир собственную трансляцию с явным намерением разозлить американцев. Они утверждали, что Монтгомери уже разобрался с первой катастрофой армии США. «Битву за Арденны, – говорилось в заключении, – теперь можно списать со счетов благодаря фельдмаршалу Монтгомери»
{881}. Эту фальшивку американские войска и телеграфные службы восприняли как подлинную. И даже какое-то время спустя, когда стало ясно, что это был трюк нацистской пропаганды, многие обиженные американцы все еще верили, что британцы просто пытаются укрепить свою роль, потому что их международное положение быстро ухудшалось.
