Боевая группа 2-й танковой дивизии с саперами, пехотой, штурмовыми орудиями и танками выстроила полосу обороны перед Уффализом. Невидимые в темноте, ее «Пантеры» могли подбивать американские танки на расстоянии в 400–500 метров, когда они выходили из леса, четко вырисовываясь на фоне снега. «Американский танк почти сразу же загорелся, и пламя заполыхало так, что в его свете было легко расстреливать все танки. После перестрелки, продолжавшейся не больше пятнадцати минут, горели все двадцать четыре американских танка, а еще десять были захвачены неповрежденными. Немцы потеряли только два танка из двадцати четырех»
{955}. Как почти во всех таких схватках, этот отчет, вероятно, был и приукрашенным, и хвастливым, но несомненно одно: на последних этапах битвы немцы нанесли союзникам несколько мощных ударов.
15 января 30-я пехотная дивизия, атаковавшая деревню Тиримон, обнаружила, что «кирпичные дома превращены в настоящие блиндажи и в них установлены тяжелые пулеметы и другое автоматическое оружие»
{956}. Для захвата деревни потребовались два батальона из 120-го пехотного полка; танковый батальон; батальон «истребителей танков» и «более 11 тысяч снарядов для 105-мм и 155-мм орудий». В бою с 3-й парашютной дивизией полк потерял более 450 человек. Из-за глубокого снега и гололеда «скорая помощь не могла даже доехать до раненых», и медицинский батальон позаимствовал у фермеров лошадей и санки – возить солдат. Почти все взятые в плен немцы отморозили ноги и едва могли ходить.
Паттон лично выехал на джипе увидеть, как его войска наступают на Уффализ. «В какой-то момент, – писал он, – мы наткнулись на убитого немецкого пулеметчика, видимо мгновенно закоченевшего, он чуть присел и вытянул руки, держа ленту с патронами. Из снега повсюду торчали какие-то мелкие черные штуки, их было много. Я присмотрелся и понял, что это пальцы мертвых солдат». Он был поражен и тем, что лица людей, быстро замерзших после смерти, были «бордового цвета, точно кларет»
{957}. Паттон сожалел о том, что не взял с собой фотоаппарат, чтобы это запечатлеть.
15 января, когда танковые армии Жукова и Конева неслись к рекам Одер и Нейсе, Гитлер вернулся на поезде в Берлин. Вскоре немцам предстояло потерять промышленную Силезию. За исключением одного вылета в штаб армии на Одерском фронте фюрер больше никогда не покинет столицу.
Поздним вечером 15 января оба боевых формирования 2-й бронетанковой дивизии продвинулись примерно на километр к Уффализу и ночью соединились. На развалины города отправились патрули, чтобы обнаружить расположение врага. Они вошли в город в 01.00 16 января, но не обнаружили никаких признаков немцев. Патрули отправили и на восток, к реке Урт, и оказалось, там противник тоже оставил позиции. «В тот же день в 09.30 был установлен контакт с патрулями 3-й армии, что ознаменовало соединение 1-й и 3-й армий в Арденнском наступлении»
{958}.
Само наступление почти завершилось. Один британский полк выяснил, что у вермахта закончились награды за отвагу. Вместо них отличившихся в бою награждали фотографией генерал-фельдмаршала фон Рундштедта с автографом. Но в перехваченном немецком сообщении в штаб корпуса говорилось: «Дивизия не считает, что этот вид вознаграждения хоть как-то способен подвигнуть пехоту к бою»
{959}.
Как и было решено Эйзенхауэром, 1-я армия вернулась под начало 12-й группы армий Брэдли после объединения 1-й и 3-й американских армий. Официальное подтверждение появилось в полночь 17 января. «Теперь положение восстановлено»
{960}, – торжествующе записал Хансен. Но Монтгомери еще не закончил. Преисполненный решимости сохранить контроль над американской 9-й армией, он придумал, как дать ей приоритет над гордой 1-й армией.
«В 10.30, – записал 15 января штабист генерала Симпсона, – фельдмаршал Монти [sic!] прибыл в наш штаб на встречу с генералом, командующим [9-й армией], чтобы обсудить занятие 9-й армией дополнительного участка фронта. Ф[ельд]M[аршал] взорвал бомбу. Он поручил генералу подготовить планы продвижения 9-й армии, всех ее четырех корпусов и шестнадцати дивизий, на Кёльн и к Рейну как можно скорее… Это означало, что 9-й армии предстояло играть главную роль в наступлении на Западном фронте, то есть принять на себя основное бремя, в то время как задачей 1-й армии будет удерживать юг, а после прорыва защитить южный фланг 9-й… по-видимому, 21-я группа армий рассматривает подобную операцию довольно серьезно и представит наш план на одобрение в Главное командование»
{961}.
Это была явная уловка Монтгомери, действовавшего за спиной Брэдли. Но заставить 9-ю армию сначала представить свои планы было умелым ходом, особенно если учесть, что Симпсон и его офицеры были в восторге от идеи получить приоритет над 1-й армией, которой досталась бы второстепенная роль. «Эта “защита фланга 9-й армии” была бы сильнейшей и самой приятной затрещиной, какую мы могли устроить нашей Доброй Старой Первой! – записано в дневнике штаба Симпсона. – Как все здесь хотели бы увидеть это в официальных документах!»
{962}
Монтгомери полагал, что Главное командование уже согласилось с его планом, который он показал только Уайтли, британскому заместителю начальника оперативного управления. Он не знал, что, по мнению Эйзенхауэра, у Брэдли больше шансов прорваться на юг, поскольку немцы должны были перебросить свои лучшие формирования на север, чтобы защитить Рур. Более того, это было общее мнение всех американских командующих, и наиболее эмоционально ее выразил Брэдли во вторник 16 января, когда прилетел в Париж. Брэдли приземлился на аэродроме Вилакубле и поехал в Версаль. Напряжение последних двух недель и бессонные ночи, несомненно, его утомили, но пламя праведного гнева не давало покоя. Эйзенхауэру дали понять: если после недавнего скандала Монтгомери разрешат командовать основным наступлением, отдав под его начало американские войска, грянет буря. В том, что стратегию союзников теперь диктовали политические соображения и соперничество, был виноват сам Монтгомери.
18 января, преисполненный решимости исправить положение, Черчилль выступил в палате общин с речью, в которой отметил, что «войска Соединенных Штатов провели почти все бои и несут почти всю тяжесть потерь… мы должны быть осторожны, рассказывая о нашей гордой истории, и не претендовать на неоправданную долю участия британской армии в том, что, несомненно, является величайшей американской битвой в этой войне и, полагаю, войдет в историю как выдающаяся американская победа»
{963}.
