Каффери гораздо сильнее сочувствовал французам, чем большинство старших офицеров в Главном командовании, и потому многие из них его презирали. Он был человеком неловким, склонным к формальностям, – казалось, он все время чувствует себя не в своей тарелке, и явно не наслаждался жизнью дипломата. Старшие офицеры-франкофобы были полны решимости показать ему, кто здесь власть, и не допустить какой-либо его независимости как дипломата. Каффери и Жорж Бидо, неопытный министр иностранных дел Франции, сочувствовали друг другу из-за трудностей каждого. Бидо постоянно извинялся перед Каффери и Купером за бесполезные провокации де Голля и позднее даже признался Каффери, что «на виду никого нет, и следует признать, что де Голль любит Францию, даже если он и не любит французов»
{148}. Основной проблемой Купера был его старый друг Уинстон Черчилль. Премьер-министр хотел посетить Главное командование, не сказав заранее ни слова де Голлю, что могли расценить как оскорбление. В конце концов Черчилля убедили нанести официальный визит, и тот прошел по Елисейским Полям с генералом де Голлем под приветственные крики огромной толпы. Их яростные пикировки накануне Дня «Д» были тактично забыты.
Вспышки плохого настроения де Голля были отчасти связаны с серьезными экономическими и политическими трудностями, с которыми столкнулось его правительство. Продовольствие и топливо поступали с перебоями, что вызывало частые протесты. По оценкам Главного командования, во время войны было разрушено примерно полтора миллиона зданий, а если точно, то 1 550 000. Заводы и шахты по-прежнему не работали как должно, а порты и транспортная система страны оставались наполовину парализованными после ущерба, нанесенного бомбардировками союзников и мародерством немцев. Де Голлю пришлось иметь дело и с ожесточенным движением Сопротивления, возмущенным как потерей своего влияния, так и приходом к власти голлистов, вернувшихся из Лондона. Коммунистическая партия Франции и ее сторонники протестовали громче всех. Их надежды на то, что освобождение перерастет в революцию, рухнули, но они не знали, что Сталин был категорически против этой идеи, ибо опасался, что Соединенные Штаты могут прекратить поставки по ленд-лизу, если во Франции за линиями фронта союзников начнутся беспорядки.
Де Голль разыграл свой козырь ближе к концу октября. Он разрешил лидеру французских коммунистов Морису Торезу вернуться в Париж из Москвы, но взамен два министра-коммуниста в его правительстве должны были поддержать его указ о роспуске «патриотических ополчений» и заставить их сдать оружие. Главное командование предоставило де Голлю и обмундирование, и оружие, и он начал включать ополчения в регулярные французские силы, отправляя почти всех в 1-ю французскую армию генерала Жана Мари де Латра де Тассиньи, наступавшую на Страсбург на самом южном участке фронта союзников.
Одним из тех, кто не собирался сдавать оружие, был Эрнест Хемингуэй, «игравший в партизан» недалеко от Рамбуйе незадолго до освобождения Парижа. В начале октября Хемингуэю пришлось покинуть свой отряд на границе с Германией, где 22-й пехотный полк 4-й дивизии пробивался через линию Зигфрида. После лжесвидетельства перед комиссией по расследованию его незаконной военной деятельности в Рамбуйе Хемингуэя оправдали и разрешили остаться во Франции аккредитованным военкором.
Хемингуэй потратил много времени и усилий в Париже, чтобы поощрить к писательству сержанта Дж. Д. Сэлинджера из 4-й дивизии, уже начавшего «Над пропастью во ржи», тем не менее он оставался заядлым военным скитальцем: в конце концов, это он придумал термин «шлюха-война» во время гражданской войны в Испании. Он вернулся в «Ритц» в Париже – пить и переспать с Мэри Уэлш, следующей миссис Хемингуэй. Некоторое время спустя он, выпив с командиром 22-го пехотного полка, полковником Чарльзом Ланхемом по прозвищу Бак, схватил фотографию мужа Мэри, бросил ее в унитаз и расстрелял из немецкого автоматического пистолета, что привело к катастрофическим последствиям для водопровода «Ритца».
Он флиртовал – «по-отечески» – и с Марлен Дитрих, которая во Франции развлекала американские войска. Одним из «пылких поклонников»
{149} Дитрих был генерал Паттон, подаривший ей набор пистолетов с жемчужными рукоятками. Другим – Джеймс Гэвин из 82-й воздушно-десантной дивизии, очень молодой и красивый генерал-майор, ставший ее любовником. Позднее Гэвин был любовником Марты Геллхорн, третьей миссис Хемингуэй, которая теперь уже терпеть не могла «Папу». Париж был действительно бурным праздником в последний год войны.
Для 1-й канадской и 2-й британской армий основным местом отпуска был Брюссель. Британские офицеры с тоской говорили, что для того, кто любит Париж, ехать в Брюссель – это все равно что пить чай с сестрой любимой девушки. Столица Бельгии, возможно, была не столь буйной, как Пигаль, но солдатам она предлагала и пиво, и женщин, которых те так охотно искали, и так же стала раем для дезертиров и торгашей с черного рынка.
Политическая ситуация в Брюсселе была, возможно, даже более сложной, чем в Париже
{150}. Генерал-майор Джордж Эрскин, глава миссии Главного командования в Бельгии, пытался помочь в восстановлении порядка бельгийскому правительству Юбера Пьерло после его возвращения из лондонской ссылки. А в основном левые участники Сопротивления вряд ли с энтузиазмом, как и их коллеги во Франции, воспринимали указания, что им делать, от политиков-консерваторов, спокойно пересидевших всю войну в Лондоне, в то время как они пережили такие опасности. В начале сентября их численность составляла примерно 30 тысяч человек, а затем возросла до 70 тысяч. Тех, кто воевал плечом к плечу с британскими и американскими войсками, не радовала идея войти в качестве бригады в состав бельгийской армии и жандармерии и занять таким образом подчиненное положение.
29 сентября генерал Эйзенхауэр отдал приказ по армии, в котором высоко оценил заслуги движения Сопротивления и поддержал просьбу правительства Бельгии сдать оружие и технику и добровольно продолжить военную службу в специальных батальонах в качестве вспомогательных подразделений. В это время, когда в Бельгии не хватало угля, продовольствия, рабочих рук, эту инициативу встретили презрительно и раздраженно. 21 октября генерал Эрскин обратил внимание Верховного главнокомандующего на тот факт, что число враждебно настроенных бойцов Сопротивления, отказавшихся сдать оружие, превышало численность полицейских и жандармов более чем в десять раз. Потеря контроля над положением в стране становилась вполне реальной. Затем Эйзенхауэр подтолкнул правительство Бельгии еще на один шаг: заявить, что несанкционированное хранение оружия в зоне боевых действий недопустимо.
9 ноября Эйзенхауэр прибыл с официальным визитом в столицу Бельгии, где выступил в парламенте. Через несколько дней Министерство национальной обороны Бельгии объявило, что все силы Сопротивления будут демобилизованы 18 ноября. Два министра-коммуниста и представитель Сопротивления в знак протеста вышли из кабинета Пьерло. Но затем, во время личной встречи, генерал Эрскин смог убедить их, что в этом вопросе Главное командование полностью поддерживает позицию правительства и никто не должен видеть в этом противоречий между силами Сопротивления и союзниками. Группы Сопротивления уступили и согласились передать все оружие «межсоюзническим властям».
