Постоянные немецкие контратаки против 1, 4 и 8-й пехотных дивизий задерживали продвижение американцев сквозь искалеченный лес, и все же оно, пусть мучительно, медленно, продолжалось – любой ценой, посреди ледяного дождя, в грязи, невзирая на мины, что мешали танкам подойти ближе и поддержать солдат. Американцы озлобились. «Похоже, у наших бойцов полностью сформировалось должное отношение к бою, – написал сержант в своем дневнике. – Они убийцы. Они ненавидят немцев и не думают ни о чем, кроме того, как их убить»
{227}.
23 ноября, в День благодарения, Эйзенхауэр приказал, чтобы каждый солдат под его командованием получил полный обед и индейку. В Хюртгенском лесу батальонные повара пытались исполнить этот приказ хотя бы в виде бутербродов с индейкой, но, когда солдаты вылезли из окопов и выстроились в очередь, их накрыло немецким артогнем. Майор, ставший свидетелем той горестной минуты, признался, что больше никогда не мог обедать в День благодарения. Он «вставал, шел на задний двор и плакал, как ребенок»
{228}.
Праздника не чувствовал никто. Еще шесть дней тяжелых потерь ушло на захват Кляйнхау и Гроссхау. 8-я пехотная дивизия наконец захватила деревню Хюртген в сумасшедшей атаке, за которой последовали боевые действия в домах – с гранатами, винтовками и автоматами Томпсона.
83-я пехотная дивизия начала заменять 4-ю пехотную. Ее солдаты были потрясены убийственной мощью «взрывов в кронах деревьев, когда с верхушек деревьев повсюду с воем разлетались осколки снарядов»
{229}. Чтобы подготовиться к нападению на деревню Гай, артиллеристы установили «время огня»: все орудия синхронизировали для одновременной стрельбы по одной и той же цели. Тем не менее в деревне они были вынуждены вести «изнурительные уличные бои». Лишь в конце первой недели декабря американцы вышли из леса, внизу перед ними лежала просторная Рурская долина. Но они так и не смогли захватить ни плотины, ни город Шмидт. Бомбардировочное авиационное командование Королевских ВВС после неоднократных запросов наконец предприняло три попытки разрушить дамбы и при этом пять раз отменяло вылет из-за плохой погоды. Урона почти не нанесли, и от повторных попыток командование отказалось. В конце концов Ходжес решил атаковать дамбы с юго-запада силами 2-й пехотной дивизии, но тотальное наступление немцев свело эту попытку на нет. Контроль над плотинами союзникам удалось установить лишь в феврале 1945 года.
Потери обеих сторон – от нервных срывов, обморожения, «траншейной стопы», пневмонии – были ужасны. В октябре примерно 37 % военнослужащих США лечились от респираторных заболеваний: худший показатель за всю войну. Бои в Хюртгенском лесу вызвали 8000 нервно-психических расстройств среди американцев. Вермахт не считал подобные срывы уважительной причиной избежать службы на передовой, и в немецких документах они почти не зафиксированы. «Боевых психических травм было немного, – сказал позже главный офицер медицинской службы Германии. – Но таких людей не освобождали от службы, и потому я не могу сказать, какую долю от общих потерь они составили»
{230}. «Бывало, в окопах находили солдат, – писал начальник штаба Бранденбергера в 7-й армии, – умерших от явного истощения»
{231}.
Кампания в Хюртгенском лесу обошлась американской армии в 33 тысячи погибших – из 120 тысяч воевавших там. Одна только 4-я пехотная дивизия понесла «более 5000 боевых потерь и более 2500 небоевых»
{232}. Чтобы помочь дивизии восстановиться, генерал Ходжес приказал перебраться в «тихий» сектор 8-го корпуса через Арденны. За следующие двенадцать дней три полка 4-й пехотной дивизии заняли позиции 83-й дивизии и влились в состав 8-го армейского корпуса Троя Миддлтона со штаб-квартирой в Бастони. 4-й пехотной дивизии пришлось защищать фронт, растянувшийся на 56 километров. А через несколько дней, за которые была восстановлена лишь половина дивизии, немцы ударили в Арденнах.
Глава 6
Германия точит когти
20 ноября Гитлер вошел в специальный поезд, Sonderzug, стоявший на замаскированной ветке в «Волчьем логове». С обоих концов поезда было прицеплено по зенитной платформе с двумя счетверенными орудиями на каждой, а между ними – два бронированных и шесть пассажирских вагонов. Весь состав был окрашен в темно-серый цвет.
Скорее всего, в глубине души Гитлер знал, что никогда не вернется в Восточную Пруссию, но, как всегда, отрицал очевидное – и приказал продолжать обустройство обороны. Его штабисты и секретарь Траудль Юнге садились в поезд «с довольно тоскливым ощущением, будто прощаются навсегда»
{233}. Гитлер, говоривший только громким шепотом, нервничал, ибо на следующий день в Берлине специалист собирался удалить полип из его голосовых связок. Фюрер признался Юнге, что может потерять голос. «Он очень хорошо знал, – писала она, – что его голос был важным инструментом его власти; его слова опьяняли людей и увлекали их. Как он сможет продолжать подчинять себе толпы этих зачарованных, если не сможет к ним обращаться?»
{234} Его ближайшее окружение несколько недель умоляло фюрера поговорить с нацией. «Мой фюрер, вы должны снова обратиться к немецкому народу. Они утратили мужество. Они в вас усомнились. Ходят слухи, будто вас уже нет в живых».
Гитлер хотел добраться до Берлина после наступления темноты. Он сказал, так лучше сохранить его присутствие в тайне, но свита знала: он не хотел видеть последствий бомбардировок союзников. Когда они высадились на станции Грюневальд и поехали в рейхсканцелярию, «автоколонна пыталась проехать по улицам, которые еще не были повреждены, – писала Юнге. – И снова у Гитлера не было возможности разглядеть как следует раны Берлина: глухой свет фар едва высвечивал каменные груды по обочинам дороги»
{235}.
Самой важной причиной, по которой Гитлер приехал в Берлин, был надзор за планированием наступления в Арденнах – идея пришла к нему, прикованному к постели, примерно в середине сентября в «Волчьем логове». Гитлер был болен желтухой и поэтому не мог присутствовать на ситуационных совещаниях. «У Гитлера был целый день на размышления, – вспоминал позже генерал-оберст Йодль. – Я видел его одного, когда он лежал в постели, – ему обычно не нравилось, когда его хоть кто-то, кроме адъютантов, видел в постели, – и он говорил об этой идее. Я сделал грубый набросок на карте, показывая направление атаки, ее охват и необходимые силы»
{236}.
