31 октября «26-я истребительная эскадра “Шлагетер” сослалась на приказ Геринга о переоснащении всех истребителей в истребители-бомбардировщики в течение 24 часов». Это было важно, поскольку безусловно могло указывать на подготовку к наступлению в качестве поддержки сухопутных войск. А 14 ноября в Блетчли-парке отметили: «Истребительным подразделениям на Западном фронте запрещено использовать эмблемы эскадр или маркировку подразделений». 1 декабря дешифровщики прочли, что курсы для офицеров национал-социалистического руководства отменены в связи с «готовящейся особой операцией». У нацистов почти все было «особым», и, вероятно, поэтому на сообщение не обратили внимания. 3 декабря воздушный флот «Рейх» затребовал отчет «о мерах, принятых для технического снабжения подразделений, которые прибыли для операций на Западном фронте». На следующий день командующих истребительной авиацией вызвали на совещание в штаб-квартиру 2-го истребительного корпуса. Вскоре после этого всю SG-4, особую штурмовую эскадру, перебросили с Восточного фронта на запад – и кто-то определенно должен был удивленно поднять брови.
Глава Секретной разведывательной службы «несколько встревожился, когда обнаружил, что немцы лучше знали о порядке действий американских армий из данных своей радиоразведки, чем американцы – о немецком боевом порядке из своего источника [“Ультра”]»
{320}. Причина, по его мнению, ясна как день. «С самого Дня “Д” американские радиосигналы служили врагу хорошую службу. Подчеркивалось, что из тридцати с лишним американских дивизий, стоявших на Западном фронте, немцы всегда знали местонахождение и часто намерения всех, кроме нескольких. И они знали, что южный фланг 1-й американской армии на фронте длиной в восемьдесят миль
[23] в основном удерживают либо новыми, либо уставшими дивизиями».
Понятно, что уставшие 4-я и 28-я пехотные дивизии зализывали раны после ужасов Хюртгенского леса. Их отправили отдыхать в Южные Арденны, в холмистый край, известный как «Люксембургская Швейцария», «тихий рай для утомленных воинов»
{321}, как его называли. Казалось, что это наименее вероятный сектор для атаки. Людей разместили в домах, чтобы те забыли о страшных окопах Хюртгенского леса.
В тылу солдаты и механики поселились в домах местных жителей, а магазины были заполнены продукцией армии США. «Нескончаемый поток машин и слякоть вскоре придали почти всем деревням однообразно грязный и замызганный вид. Почти везде, где можно было выпить и поесть, царила атмосфера далекого западного городка из кино, где мужчины собирались по ночам, чтобы оживить свою жизнь алкоголем. Это были по большей части солдаты-контрактники. Они не боялись за свою жизнь, но собирались взять от нее все»
{322}.
Немцы, несмотря на все приказы, запрещавшие разведку, имели очень четкую картину некоторых участков фронта, особенно слабо защищенных, к каким относился фронт 4-й пехотной дивизии на юге. Немцы – мирные жители – могли свободно передвигаться, в том числе незаметно проскальзывая между форпостами вдоль реки Зауэр. Так немцы смогли определить, где находятся наблюдательные посты, и выяснить расположение орудий. Контрбатарейный огонь был неотъемлемой частью их плана по защите понтонных мостов через Зауэр в первые, жизненно важные часы наступления. Некоторые из самых опытных агентов даже общались с американскими солдатами, отдыхавшими от службы в деревнях за линией фронта. А многие из них после нескольких бутылок пива были только рады поболтать с люксембуржцами и бельгийцами, немного говорившими по-английски.
Местных жителей, готовых к общению, было гораздо меньше, чем раньше. Радость освобождения в сентябре и первоначальная американская щедрость обернулись горьким разочарованием поздней осенью, когда осудили коллаборационистов и усилились взаимные подозрения между валлонскими и немецкоязычными общинами. Группы Сопротивления требовали от фермеров все больше продовольствия и других запасов. Но в восточных кантонах, ближайших к участкам боевых действий вдоль линии Зигфрида, наибольшее беспокойство вызвало решение американской администрации эвакуировать большинство населения в период с 5 по 9 октября. В каждой из деревень можно было оставить лишь немногих – ухаживать за скотиной. В каком-то смысле это распоряжение стало спасительным, ибо в противном случае было бы убито еще больше фермерских семей.
За предыдущие полтора столетия пограничные районы Эйпен и Сент-Вит переходили из рук в руки между Францией, Пруссией, Бельгией и Германией – в зависимости от того, кому улыбалось военное счастье. На выборах, прошедших в Бельгии в апреле 1939 года, более 45 % избирателей в преимущественно немецкоязычных «восточных» кантонах проголосовали за политическую организацию Heimattreue Front – Фронт «Верность Родине», – которая хотела, чтобы эта область снова вошла в состав Германского рейха. Но к 1944 году привилегия быть частью рейха стала горьким бременем. Немецкоязычные жители «восточных» кантонов считались гражданами второго сорта, их в шутку прозвали Rucksackdeutsche, «немецкие вещмешки», и те собрались с силами и воспряли духом лишь после вторжения немцев в Арденны в 1940 году
{323}. И так много их юношей были убиты или покалечены на Восточном фронте, что теперь в этих кантонах почти все, кто говорил по-немецки, с нетерпением ждали, когда их освободят враги Германского рейха. Но все же оставалось и довольно много лояльных Третьему рейху, их хватило для создания резерва потенциальных информаторов и шпионов для сети немецкой разведки, известной как Frontläufer («Фронтовые гонцы»).
Группам из дивизий в Арденнах разрешили вернуться в лагерь отдыха 8-го корпуса в Арлоне или в Бастонь, где перед бойцами пела своим проникновенным контральто Марлен Дитрих – в длинном, расшитом блестками платье, настолько облегающем, что на ней не было нижнего белья. Она почти всегда исполняла «Лили Марлен». Живой, ритмичный рефрен, несмотря на его немецкое происхождение, затронул солдатские сердца. «Чертовы фрицы! – писал один американский солдат. – Не убьют, так до слез доведут!»
{324}
Дитрих понравилось, как ее приняли солдаты, но от офицеров штаба, с которыми ей пришлось иметь дело, она была в гораздо меньшем восторге. «Эта Дитрих все время скулила, – писал Хансен в своем дневнике. – Объехала все корпуса 1-й армии и все время чего-то хотела, требовала… Ей не понравились ни 1-я армия, ни состязания корпусов, армий и дивизий. А больше всего не нравились полковники и генералы Игл-Мэйна [тыловой штаб 12-й группы армий] в Вердене, где она питалась одной лососиной, потому что время ее трапез не совпадало с распорядком столовой и никто ею не интересовался»
{325}. Она также утверждала, что подцепила вшей, но это не помешало ей принять приглашение генерала Брэдли на коктейли, ужин «и плохой фильм» в люксембургском отеле «Альфа». Генерал Паттон, с которым Марлен, по ее словам, переспала, явно в большей степени соответствовал ее представлениям о генерале. «Паттон искренне верит в Валхаллу, уготованную воинам», – заметил Хансен в тот день.
