Мазер, хоть и был самым преданным помощником, считал, что Монтгомери по прибытии без нужды разозлил американцев, когда проигнорировал их генералов и вызвал своих офицеров связи для докладов о боевых действиях. «Как построение, в порядке?»
{554} – спросил он, и они столпились у капота джипа со своими картами. Генерал Ходжес и командующий 9-й армией генерал Симпсон могли лишь смущенно наблюдать за происходящим. «В тот день это было слегка неуместно», – писал Мазер.
Теперь Монтгомери принял командование всеми союзными армиями к северу от границы, идущей от Живе на Маасе до Прюма. И он был глубоко обеспокоен положением Ходжеса. По возвращении он позвонил Беделлу Смиту и сказал, что, как британский офицер, не желает снимать с поста американского генерала и Эйзенхауэр должен рассмотреть этот вопрос. (Есть несколько сообщений о нервном срыве Ходжеса. Одно приводится в дневнике адъютанта генерала спустя три дня после случившегося: «Генерала хорошо устроили в частном доме. Теперь, когда у него есть возможность отдыхать и он снова хорошо питается, он явно чувствует себя лучше и ему легче справляться с постоянным напряжением»
{555}.) Беделл Смит попросил отсрочки на двадцать четыре часа. На следующий день Монтгомери отправил сообщение, что все можно оставить без изменений, хотя сам он вряд ли выбрал бы Ходжеса. В этом Смит был с ним солидарен, – по его словам, Ходжес «был самым слабым из всех их командующих»
{556}.
Позднее Брэдли утверждал, что Монтгомери и Главное командование сильно преувеличили опасность ради собственных целей, чтобы забрать у него 1-ю армию. Но в тот момент положение казалось отчаянным. Ходжес был близок к срыву, всем занимался Кин, и даже он сказал на следующий день, что до пятницы они не будут знать, «сможем ли мы удержаться или нам придется отступить на линию обороны, такую как Маас»
{557}.
Брэдли явно сожалел, что выбрал город Люксембург для штаба своего Eagle Tac, и теперь чувствовал себя в ловушке. Это был не просто вопрос престижа, как он сказал Хансену. Стоило ему уйти, и люксембуржцы поверили бы, что их бросили на расправу немцам, горевшим жаждой мести. И хотя Брэдли пытался преуменьшить опасность наступления противника, его собственные штабные офицеры восприняли это очень серьезно. «Мы заложили термитные гранаты среди наших самых секретных бумаг, – вспоминал позднее один из них, – чтобы быть готовыми их уничтожить, если увидим на холмах солдат в серых мундирах». И никто из них не знал, что генерал-оберст Йодль убедил Гитлера не включать столицу Люксембурга в качестве цели операции «Осенний туман»
{558}.
В любом случае столицу Люксембурга надежно защищала 4-я пехотная дивизия, удерживая южный фланг прорыва. В ходе боев ее командующий, генерал-майор Бартон, хоть и не очень оригинально, но решительно заявил: «Лучший способ справиться с немчурой – это сражаться с ними»
{559}. Бартон не разрешил отступить своим артиллерийским батальонам. Надо было поддерживать огонь по мостам через Зауэр, и он позаботился о том, чтобы пехота достойно их защищала. Это помешало немцам выдвинуть свою тяжелую артиллерию, особенно противотанковые пушки. Поэтому они не смогли эффективно противостоять 10-й бронетанковой дивизии, прибывшей на помощь 4-й пехотной.
Как и генерал Кота из 28-й дивизии, Бартон использовал усиленные роты, чтобы удерживать ключевые деревни и таким образом блокировать дорожные развязки. Вместе с 9-й бронетанковой дивизией, находившейся на его левом фланге, опергруппа полковника Лакетта была отброшена выше по ущелью Шварц Эрнц, но сумела удержаться в деревне Мюллерталь и преградила путь немцам, когда они пытались прорваться в тылы дивизии.
В Бердорфе, на полпути ниже, по восточной стороне ущелья, три дня держалась небольшая смешанная группа из 250 человек: из 10-й бронетанковой и двух отрядов из 4-й пехотной. После ожесточенной атаки врага они остались с горсткой боеприпасов и многочисленными ранеными, которых нужно было срочно эвакуировать. Защитники отбили три штурма, хотя противник вел их при поддержке артиллерии и реактивных систем Nebelwerfer
[45]. Но как раз в тот момент, когда маленький отряд боялся, что четвертой атаки им не отразить, два «Шермана» и три тягача с боеприпасами и провизией прорвались в город и забрали тяжелораненых. Позднее командир танка в Бердорфе капитан Стивен Лэнг из 11-го танкового батальона получил приказ о выводе войск. Каждый танк вывозил пятнадцать бойцов – «четверо внутри и одиннадцать, цепляясь за жизнь, снаружи»
{560}. Чтобы заглушить шум движущихся танков, артиллерия открыла огонь, и небольшой отряд успел скрыться до того, как немцы поняли, что происходит.
Немецкие атаки вдоль этого участка фронта начали ослабевать 20 декабря. Прибывало все больше подразделений из 3-го корпуса генерала Паттона; это означало, что 212-я и 276-я народно-гренадерские не продвинулись дальше на юг. Только густой туман помешал американцам контратаковать. Стойкая оборона южного фланга означала, что немцам не хватает места для маневра и теперь 3-я армия могла сосредоточить силы против групп, окруживших Бастонь.
Хемингуэй так боялся пропустить большой бой, что, даже страдая от гриппа, сумел добраться до командного пункта полковника Бака Ланхема близ Роденбурга. Дом принадлежал священнику, которого подозревали в симпатиях к немцам. Хемингуэй с большим удовольствием выпил запас вина для причастия, а затем наполнил бутылки собственной мочой. Он утверждал, что переклеил на них этикетки, заменив их на Schloss Hemingstein 1944 («Замок Хемингштайн»)
{561}, а позже по ошибке глотнул из одной.
Немцы уже обнаружили, что их участок фронта для наступления слишком узок и все дороги проходят через Бастонь. И Байерляйн из танковой дивизии «Леер», и Кокотт из 26-й народно-гренадерской дивизии утверждали, что, раз быстрая попытка взять Бастонь не удалась, против ее защитников необходимо бросить корпус. Однако генерал фон Лютвиц, командующий 47-м танковым корпусом, получил строгие указания направить свои две танковые дивизии за Бастонь и идти прямо к Маасу.
Продвижению немцев к Маасу не помогло и изменение маршрута 116-й танковой дивизии, которой приказали идти на северо-запад. Это «привело к значительным потерям времени», писал ее командующий генерал-майор Зигфрид фон Вальденбург, и к хаосу на переполненных дорогах. Это решение, утверждал он, «стало роковым для дивизии»
{562}.
