«Завтра вечером, во время бала. Теофиль будет там».
Глава 12
18 марта 1885 г.
Сгустились сумерки. На Больничном бульваре фонарщики вереницей спешат по тротуарам, зажигая освещение. Сегодня в начале вечера в этом квартале тихо – повсюду, кроме владений под номером 47. На маленькой площади в стороне от проезжей части необычное оживление – сюда один за другим прибывают десятки фиакров, описывают круг и останавливаются у ворот. Дверцы хлопают без передышки, пассажиры высаживаются на брусчатку. Одного взгляда на выходящие из карет пары, разодетые в пух и прах, достаточно, чтобы понять – сюда собрались далеко не бедные парижане.
Под аркой, стоя у колонн, над которыми на архитраве красуется название больницы, гостей встречают несколько медсестер. Некоторым приглашенным здешние места хорошо знакомы – эти уверенным шагом пересекают главный двор, остальные рассматривают аллеи и больничные корпуса с восторгом и опасливым любопытством.
В просторном зале, где когда-то была богадельня, гости терпеливо ждут начала праздника, в свете настенных ламп рассматривают скромное убранство: по бокам широких окон стоят кадки с растениями и горшки с цветами, под потолком висят разноцветные гирлянды.
У распашных дверей организован буфет с пирожными, конфетами и птифурами. Все рады полакомиться, но тщетно ищут бокал ликера или шампанского – нынче вечером светское общество будет довольствоваться оршадом и оранжадом
[7].
Первое, что слышат гости, входящие в зал, – звуки вальса. Напротив дверей, на помосте, бодро играет маленький оркестр. Музыке вторит нервный гул голосов. Долгое ожидание распаляет воображение и открывает простор для разговоров.
«Любопытно, как они выглядят…»
«Им можно смотреть в глаза? Что скажете?..»
«В прошлом году на балу сумасшедшая старуха висла на всех мужчинах в этом зале!..»
«А они не агрессивны?..»
«Где же Шарко? Он соизволит явиться?..»
«Страсть как хочется увидеть пресловутый истерический припадок…»
«Пожалуй, не стоило мне надевать бриллианты, теперь боюсь, как бы их не украли…»
«Некоторые из них поистине красотки…»
«Я видел препротивнейших уродин…»
Раздаются пять ударов жезлом распорядителя о пол, и голоса смолкают, а музыканты перестают играть. У входа ждут своего часа умалишенные. При взгляде на них сразу становится ясно, что этот бал не такой, как другие. Ни декорации, ни оркестр, ни буфет не позволяют до конца забыть о том, где все это происходит – в сумасшедшем доме.
Присутствие медсестер вызывает у гостей двоякое чувство. С одной стороны, дамы и господа рады, что персонал больницы пребывает в готовности на случай приступа у какой-нибудь истерички или другого неприятного происшествия, способного испортить праздник. Так им спокойнее, все чувствуют себя не столь беспомощными, ожидая встречи с пациентками, ведь неизвестно, как те поведут себя на публике. С другой стороны, медсестры в зале внушают тревогу – напоминают о том, что в любой момент кто-то из умалишенных может забиться в судорогах, хоть гости и надеются втайне стать свидетелями знаменитого припадка.
Стоящий рядом с медсестрами дежурный врач обращается к толпе:
– Дамы и господа, приветствую вас в больнице Сальпетриер. От имени медицинского персонала, сестер, врачей и доктора Шарко хочу сказать, что для нас большая честь принимать вас на очередном средопостном балу. Прошу, встречайте тех, ради кого вы здесь собрались.
Оркестр снова играет вальс. Публика примолкла, все тянут шеи к распашным дверям, которые наконец открываются настежь. Умалишенные парами входят в зал длинной вереницей. Здесь ожидали увидеть невменяемых, уродливых, кособоких, буйнопомешанных в гротесковых или потешных костюмах, но девушки Шарко выглядят на удивление нормально, они ступают с непринужденностью театральных актрис в нарядах маркиз и молочниц, крестьянок и пьеретт, мушкетеров и коломбин, рыцарей и волшебниц, трубадуров и пираток, цыганок и королев. Это женщины из разных отделений больницы – истерички, эпилептички, неврастенички, молодые и постарше, но все они наделены странным обаянием, харизмой, будто не только душевная болезнь и жизнь в стенах сумасшедшего дома отличает их от других людей. В них словно есть что-то еще – особый способ существования в мире и особое место в нем.
Умалишенные идут, и перед ними расступаются собравшиеся, разглядывают их, ищут какой-нибудь изъян, порок, недостаток, замечают парализованную руку, прижатую к груди, или слишком часто моргающие веки. Но в остальном пациентки являют собой образец изящества и грации, они не робеют и не боятся, тела расслаблены. Мало-помалу и публика снова оживает, возобновляются перешептывания, опять звучат смешки, все толкаются, чтобы получше разглядеть диковинных зверушек, словно они пришли в Ботанический сад и оказались в одной клетке с заморскими животными. Пока женщины расходятся по залу и рассаживаются на банкетках, осмелевшие гости притворно охают и ахают, подскакивают и хихикают, когда какая-нибудь из пациенток задевает их рукавом, и если бы в зал заглянул кто-то несведущий, он принял бы за умалишенных вовсе не тех, кто здесь таковыми является.
* * *
В конце коридора, ведущего к бальному залу, появляется медсестра, везет на праздник Луизу – та безучастно лежит на каталке.
Весь день Луиза упорно отказывалась надеть костюм. Перспектива предстать наполовину парализованной перед гостями приводила ее в ужас. Она, звезда публичных лекций Шарко, превратилась в калеку и не сможет танцевать. Но льстивые уговоры умалишенных и медсестер в конце концов убедили девушку: весь Париж и правда жаждет ее увидеть, она не вправе разочаровать гостей, а паралич не только не отнимет у нее заслуженную славу, наоборот – все будут восхищаться ее отважным решением показаться на публике. Более того, едва Шарко ее вылечит и подвижность тела восстановится, она станет символом и олицетворением прогресса в медицине, ее имя войдет в школьные учебники.
Этого было достаточно, чтобы Луиза вновь обрела веру в себя. Дождавшись, когда остальные пациентки покинут дортуар – ушли все, кроме Терезы, которая собиралась провести этот вечер в тишине и одиночестве, – она позволила двум медсестрам себя переодеть. С парализованной рукой было сложно справиться, но им удалось натянуть на девушку красное платье, не порвав кружева. На плечи ей накинули длинную, расшитую цветами мантилью с бахромой, а черные волосы собрали в низкий шиньон и украсили двумя алыми розами. Тереза одарила ее улыбкой: «Ты выглядишь, как настоящая испанка, малышка Луиза».
Колеса каталки скрипят на кафельном полу. Луизе под спину подложена целая гора подушек, и она полусидит, баюкая на груди парализованную руку. Пока они с медсестрой приближаются к бальному залу, у девушки учащается сердцебиение. Молодая медсестра что-то ей говорит, толкая каталку перед собой, но Луиза не слушает.
