Мы с Дэном переглядываемся. Похоже, он принял Эллу безо всякого беспокойства, какое обычно проявляет при знакомстве с новыми людьми. Работа на свежем воздухе, в земле, кажется, действительно помогает ему успокоиться.
Я ставлю на садовый столик дымящиеся тарелки с супом и блюдо с самыми разными бутербродами, приготовленными дома, как самый простой способ удовлетворения вкусовых пристрастий нашей разношерстной компании. Финн выбирает сэндвич c мармитом
[64], который я превратила в идеальный квадрат без корок – одна из немногих конфигураций, которые он терпит. Элла кусает изящный треугольник с яйцами и майонезом. А Дэн поглощает бутерброд с сыром и маринованными огурцами, рассказывая Элле о садоводческом проекте, над которым они с Финном теперь работают два дня в неделю после школы. Финн, пережевывая сэндвич, что-то невнятно напевает себе под нос и покачивает ногами в веллингтонах
[65], наблюдая за серебряными нитями чертополоха, танцующими в акварельном солнечном свете.
Час спустя я собираю вещи для пикника, готовясь отвезти Эллу обратно в дом престарелых, чтобы она успела поспать после обеда. Дэн чистит инструменты и убирает их обратно в сарай, а Финн внезапно подходит и встает перед своей прабабушкой, держа в руках зеленую веточку жимолости с единственным душистым цветком. Он кладет его на клетчатый дорожный плед, укрывающий ее колени, и говорит:
– Возьми это с собой домой, чтобы и там твоему старому сердцу было хорошо.
Когда Элла протягивает руку, чтобы взять цветок, у меня перехватывает горло при виде этого жеста, а также при виде по-детски гладеньких, хотя и слегка грязноватых пальцев моего сына, находящихся так близко от ее покрытого пигментными пятнами запястья. И когда она улыбается, его глаза на мгновение встречаются с ее глазами, точно такими же зелеными, с золотистыми искорками.
– Я думаю, моему старому сердцу будет действительно очень хорошо, после того как я сегодня провела время в такой замечательной компании, – говорит она. – Спасибо тебе, Финн.
1940, Эдинбург
– Отойди от окна, Элла, ты нарушаешь светомаскировку, – мягко упрекнула ее мать. – Все равно в этот предновогодний вечер смотреть не на что, потому что все сидят по домам, погасив светильники. В этом году «первой стопы»
[66] ждать не приходится.
На улице было очень холодно, суровый мороз припорошил сахарной пудрой инея булыжники мостовой, вызывающе поблескивающей в лунном свете. И блеск этот, в отличие от городских уличных фонарей, нельзя было погасить. Элла вздохнула – внезапно душераздирающе захотелось съесть кусочек щедро покрытого глазурью рождественского пирога. Но когда повсеместно говорят о том, что все должно быть нормировано, становится понятно, что в наступающем году ждать сладостей не стоит.
– Я сомневаюсь, что мистер Гитлер станет бомбить Морнингсайд только потому, что я выглянула посмотреть, осмелится ли кто-нибудь где-нибудь отпраздновать конец 1939 года…
Однако первый воздушный налет на Великобританию уже состоялся в октябре в заливе Ферт-оф-Форт
[67], где были пришвартованы военные корабли, и Элла, конечно, понимала, что сейчас везде небезопасно. Вздохнув, девушка задернула тяжелые бархатные шторы и отошла от окна, чтобы присоединиться к родителям у камина.
Ее мать читала буклет с рецептами варенья, изданный местным отделением шотландского «Женского Института».
– Теперь я знаю, как реализовать свое новогоднее желание помочь нашим военным, – энергично помахала она буклетом. – Нам дают дополнительные запасы сахара и столько банок, сколько мы сможем наполнить. Хотя бог знает, удастся ли нам хоть что-нибудь найти, чтобы сварить в январе. Здесь есть рецепт морковного мармелада, можно попробовать сделать, если нам удастся раздобыть несколько апельсинов. Говорят, он хорошо помогает при куриной слепоте.
Она взглянула на Эллу поверх очков. Письма из Франции, находящейся в состоянии войны, приходили все реже, и Элла, измученная беспокойством, все больше становилась похожа на тень той лучившейся надеждами девушки, которая возвращалась домой после летних каникул.
Ее отец отложил в сторону экземпляр «Шотландца»
[68] и подбросил в огонь еще одну лопатку угля, чтобы дотянуть до полуночи. Несколько мгновений лишь густая серо-коричневая угольная пыль поднималась по дымоходу, затем огонь вспыхнул с новой силой.
Элла взяла газету и рассеянно пролистала.
– Ты можешь пойти с нами и помочь, если хочешь, – предложила мама и протянула ей запачканный угольной пылью буклет. – Миссис Макферсон говорит, что в такое время лишняя пара рук – на вес золота. Может быть, если ты сделаешь что-то для фронта, то сможешь немного отвлечься. Даже если это всего лишь варенье. Мы собираемся заниматься этим и по выходным, когда ты не будешь на работе.
В страховой конторе отца Элла отвечала на телефонные звонки и печатала на машинке, но мать подозревала, что такая работа не была столь уж значима. Мистер Леннокс настоял на том, что секретарские навыки его дочери крайне необходимы в офисе, когда его бывшая секретарша, грозная мисс Макинтайр, уволилась и ушла работать на военный завод на следующий же день после объявления войны.
Элла не обратила внимания на протянутый матерью буклет, поглощенная статьей в газете. Внезапно ее глаза заблестели в свете костра.
– Знаешь что, мама? Я думаю, ты права. Мне действительно нужно сделать что-то настоящее. Важное. Папа, мне очень жаль, и я знаю, что страховка – это жизненно важный винтик в механизме нашей страны, как ты всегда и говорил, но я просто не могу больше сидеть в офисе. Посмотрите на эту статью: женщины призываются на военную службу. Не воевать, конечно, а выполнять посильную работу. Требуются новобранцы. Я собираюсь вступить в ЖВВС!
[69] О, папочка, пожалуйста, позволь мне!
