– Наконец-то! – У Эллы загорелись глаза. Это была первая весточка от подруги, и она почувствовала облегчение. После стольких месяцев молчания, несмотря на то что война уже закончилась и работа почтовых служб постепенно нормализовалась, Элла начала опасаться худшего для всей семьи Мартэ. Однажды она попыталась дозвониться до дома в Париже, но телефонистка сказала, что номер отключен, и ей оставалось только надеяться, что письма, которые она посылала в дом на острове Ре, в конце концов попадут к Каролин, где бы она сейчас ни находилась.
– Давай вскрой его. Я знаю, что тебе не терпится прочесть. Я пока покажу твоим родителям остальную часть квартиры.
Элла бросила на Ангуса благодарный взгляд, а он, ласково взъерошив ей волосы, вывел родителей из комнаты.
Немного погодя, вернувшись в гостиную, они увидели, что Элла сидит, вытянувшись стрункой, и невидящим взглядом смотрит прямо перед собой, сквозь окно, сквозь деревья, на листве которых кое-где среди зелени проступали первые золотистые крапинки, обозначая конец лета. На столе перед ней лежало сложенное письмо.
– Ты в порядке? – обеспокоенно спросила мать.
Элла повернулась к ним с ошеломленным видом. Ангус подошел, опустился перед ней на корточки и взял ее руки в свои.
– Что такое?
Ее глаза медленно сфокусировались на лице мужа, словно она возвращалась в эдинбургскую гостиную из очень далекого далека. Молча кивнула, все еще оцепеневшая, со странным лицом, выражающим непонятную смесь эмоций. Потом глубоко вздохнула:
– Марион отправили в один из лагерей. Она умерла. Она никогда не вернется.
– О, Элла, мне так жаль! Мы боялись этого больше всего. Моя бедная дорогая Марион! Бедная Каролин… ее отец… Так много потерять…
Элла снова молча кивнула.
– Но есть и другая новость. Лучшая новость для них. Кристоф жив. Он был ранен и содержался как военнопленный в немецком лагере. Он возвращается домой.
И она зашлась в душераздирающих рыданиях, разрываемая на части эмоциями, которые вызвало это письмо.
* * *
Сен-Мари-де-Ре
26 мая 1945 года
Дорогая Элла!
Наконец-то мрачный кошмар войны закончился, и я могу написать о наших новостях. И попробовать наверстать упущенное… Я даже не знаю, с чего начать. Мы с Papa все еще пребываем в глубоком шоке от всего того, что нам пришлось пережить за последние недели, и мы все еще не знаем всех фактов. Это больно, невыносимо больно. Но кроме ужасной печали есть и радость. Наша спокойная жизнь здесь, на острове, была опрокинута водоворотом противоречивых эмоций, вызванных известиями, которые мы едва успели осознать. Поэтому, пожалуйста, прости меня за то, что это письмо будет путаным смешением тьмы и света, но именно такова наша жизнь сейчас. Неожиданно она стала еще более беспокойной после войны, когда долгожданный мир принес нам такие новости…
Прежде всего я должна рассказать тебе о нашей ужасной трагедии. Maman умерла. Я все еще не могу поверить в это, даже когда пишу эти слова и с недоумением смотрю на них, написанных черным по белому. Красный Крест опубликовал список имен депортированных из Дранси
[88] в лагеря в Польше; там есть имя Марион Мартэ. В то лето ее вместе с Агнес, Альбертом и Беатрис отправили в Освенцим в одном из первых конвоев. Никто из них не выжил. Мы можем только представить себе те ужасы, которые они пережили, и надеяться, что им удалось оставаться вместе и поддерживать друг друга до самого конца. Я чувствую такой гнев и такое отчаяние, когда думаю об этом: моя добрая, ласковая, замечательная мамочка, схваченная, брошенная в заточение, будто животное, и казненная просто из-за того, кем были ее предки. Слава богу, силы такого нечеловеческого зла теперь побеждены, потому что я не думаю, что смогла бы продолжать жить в мире, где оно господствует.
Я знаю, ты поймешь, что эта новость сделала с нами. Мой отец был совершенно сломлен, и на это было страшно смотреть. Я боялась за его сердце. Оно никогда не было сильным, а в той ситуации я смотрела на него и думала, сколько еще он сможет выдержать, вынося невыносимое, за то время, пока будет жить. Я знала, что он предпочел бы быть там, где сейчас она.
И я думала, что он вот-вот покинет этот мир, но тут до нас дошли новости, которые дали ему то, ради чего стоит жить. Из больницы в Эльзасе пришло письмо. Почерк был до боли знакомым, и все же какое-то мгновение мы не могли понять, кому он принадлежит. Потом осознали. Кристоф. Он жив, дорогая Элла, ты можешь в это поверить? Потому что я не вполне, даже сейчас! Он не был убит в тот майский день пять лет назад. Он был тяжело ранен осколками при бомбардировке в Арденнах, когда танковые дивизии наступали на линию Мажино. Ноги были раздроблены. Его товарищи знали о приближении танков, и поэтому один из офицеров обменялся с Кристофом кителями и отдал ему свои документы. Он понимал, что Кристоф попадет в плен и что у него будет гораздо больше шансов на лучшее обращение со стороны нацистов, если они будут считать его офицером. Кристоф нацарапал наш парижский адрес на клочке бумаги и попросил этого человека связаться с нами, чтобы сообщить, что с ним произошло. Но его товарищ так и не смог сделать этого – именно он был убит в тот день в Седане, и о его смерти нам сообщили как о гибели Кристофа.
Итак, все эти годы Кристоф находился в заключении в Германии, в лагере для военнопленных. Он должен был поддерживать видимость того, что он офицер, и там за ними достаточно хорошо присматривали, говорит он. Его раны лечили, хотя есть еще проблемы, из-за которых ему сейчас делают операции в больнице Эльзаса. Как только сможет, он вернется домой, на остров. Сегодня днем мы выезжаем к нему. Мы жаждем увидеть его, заключить в свои объятия, помочь ему восстановить силы и вернуть его домой. Мы еще не сказали ему о Maman, опасаясь, что он не сможет вынести эту новость: она подождет до той поры, когда мы будем рядом с ним. Но он уже спрашивал о тебе. И я надеюсь, что в один прекрасный день, когда ты получишь мое письмо, ты поделишься с нами своими новостями.
И хотя я знаю, что не имею права надеяться на это после стольких лет без единой весточки о тебе, может быть, ты вернешься во Францию, как мы когда-то мечтали, и наша жизнь снова станет такой же, как прежде, до того, как судьба вмешалась и заставила надолго позабыть о мечтах.
Я должна закончить сейчас же и сбегать на почту, чтобы отправить это письмо, прежде чем мы отправимся в Эльзас. Нам предстоит долгое во всех смыслах путешествие, но теперь в темноте появился свет. Напиши нам поскорее, дорогая Элла.
С любовью,
2014, Эдинбург
Я подношу листок поближе к лампе, чтобы разобрать несколько строк, которые слегка смазаны. Конверт лежал на дне обувной коробки, полной писем, большинство из которых от Каролин. Но это и еще несколько – от Кристофа. Я провожу пальцами по странице, представляя, как он держит ручку, пишет слова, складывает листы бумаги и запечатывает их в конверт. Как тяжело, должно быть, было у него на сердце, и в каком смятении была Элла, когда дрожащими пальцами открывала конверт и читала это письмо от призрака, память о котором, как ей казалось, наконец стала отпускать.
