Было начало сентября, и как всегда случается, хорошая погода установилась как раз в тот момент, когда начались занятия в школах и все снова оказались запертыми в своих классах и кабинетах.
Элла работала в саду, обрезая засохшие розы и истощенную в конце лета поросль на клумбах. Сгребая опавшие листья с лужайки перед домом, она открыла боковую калитку, чтобы легче было управлять тачкой, пока она отвозила влажные, пахнущие глиной кучи к компостной яме в дальнем углу участка. Обстановка выглядела безмятежной, Ангус должен был вернуться домой и увидеть, как его жена, совершенно умиротворенная, заканчивает работу с недавно разбитыми клумбами.
И все же он почувствовал в ее ауре флюиды боли, муки и тревоги еще до того, как поздоровался с ней.
Он поставил свой портфель на дорожку и смотрел, как она яростно опрокидывает листья из тачки в яму, заряжая атмосферу вокруг невидимыми электрическими разрядами.
Когда она повернулась к нему, лицо ее было искажено, из покрасневших и опухших глаз текли слезы. Она вытерла их рукавом рубашки, оставив пятно, которое блестело на ее манжете, как серебряный след улитки, расчертивший каменные плиты у его ног. Нечто гнетущее висело в осеннем воздухе, смешиваясь с дымом костра в соседнем саду.
Не говоря ни слова, он подошел к ней и обнял. И ждал, пока она выплачется, прижимаясь мокрым лицом к его пиджаку.
Наконец она успокоилась достаточно, чтобы заговорить, высвободилась из его объятий и повернулась к нему спиной, делая вид, что поднимает валяющиеся на земле грабли.
– Он умирает. – Она с грохотом бросила инструменты в тачку, понимая, что должна что-то делать, иначе горе настигнет ее и полностью поглотит.
Ангус стоял там, не в силах дотянуться до нее, растерянный, не понимающий, как ее утешить. Она снова вытерла нос рукавом и достала из кармана кардигана сложенное письмо.
– Каролин написала, что Кристофу осталось жить всего несколько недель, так говорят врачи.
– Что ты намерена делать? – Ангус говорил низким голосом, сердце его сжималось от бессилия. Он всегда был человеком, который доводит дело до конца, который решает проблемы логически, методично, поэтому Элла знала, как он ненавидит все эти эмоциональные хитросплетения.
Она ничего не ответила.
– Так что ты собираешься делать? – повторил он с нажимом, с резким оттенком горечи и страха.
Никто из них не обратил внимания на Рону, которая видела открытую калитку и слышала голоса в саду за домом. Она застыла на месте, глядя на открывшуюся перед ней картину: сердитую, сгорбившуюся мать; позу пораженного, отчаявшегося отца, с трудом произносящего эти слова.
– Я поеду к нему. Не пытайся меня остановить. Все эти годы я держалась в стороне. Но сейчас я должна быть с ним. В последний раз.
И тут Элла услышала Рону. Девушка задыхалась. А потом пронзительно закричала, как животное кричит от боли.
Ангус двинулся было к ней, но Рона подняла вверх руки, словно пытаясь оттолкнуть его, и, отвернувшись от обоих родителей, побежала к дому. А они остались стоять в сумерках, пропахших гарью, которая висела в воздухе как последствие только что сдетонировавшей правды.
Элла повернулась и медленно пошла к задней двери. Оцепеневшая от горя, понимая, сколь многое она потеряла, с усилием поднялась по лестнице в свою спальню, чтобы собрать вещи.
Внезапно в дверях появилась Рона, ее лицо превратилось в белую маску ярости.
– Теперь я все понимаю. – Она будто выплюнула эти слова в лицо матери, ее голос дрожал от гнева. – На самом деле ты никогда не была здесь ради нас, не так ли? Все свое детство я чувствовала, что никогда не смогу привлечь твое внимание. Я списывала это на болезнь Робби, придумывала тысячу оправданий, обвиняя себя в том, что меня не любят… Я думала, что это моя вина. Но теперь я понимаю, что происходило на самом деле. Тем летом во Франции у вас был роман с ним, не так ли? С этим человеком? – Она не смогла заставить себя произнести его имя. – Теперь все встало на свои места. Как ты могла так предать нас? Как ты могла предать отца?
Элла встала, обессиленно держа в руках сложенную блузку, и устало посмотрела на Рону. Она знала: нет никакого смысла говорить ей, что у Ангуса тоже был роман. Все, чего она добьется, – это полное и абсолютное опустошение девочки, ее разочарование в обоих родителях. Отнять у нее отца, которого она обожала, было бы жестокостью в чистом виде. Объяснения, обвинения и оправдания – все это теперь казалось безнадежным и могло привести лишь к бо́льшим разрушениям. Все эти годы она защищала своих детей; все, что она могла сейчас, – только продолжать делать то же самое. Поэтому она прикусила язык и посмотрела дочери прямо в глаза.
– Мне жаль.
– И это все, что ты можешь сказать? – Глаза Роны широко раскрылись от изумления. – Ну, мне тоже очень жаль. Жаль, что ты не смогла быть мне хорошей матерью. Ты никогда не обращала на меня внимания, для тебя существовал только Робби. – Боль и обида хлынули из нее, словно прорвалась плотина, сдерживающая ее эмоции.
Элла попыталась объяснить:
– Только потому, что ты была сильной девочкой. Ты такая же, как я, Рона, у тебя были сила и стойкость. Робби нуждался во мне больше.
– Ты ошибаешься! Мне так хотелось, чтобы ты любила меня и заботилась обо мне, как заботилась о нем! Я была всего лишь ребенком. Ты была слишком требовательна ко мне, а ему всегда делала поблажки. Возможно, именно ты научила меня ждать слишком многого от тебя. Но теперь все кончено. Не надейся, что я буду здесь, когда ты приползешь обратно – если вообще приползешь. Я больше не хочу тебя видеть никогда!
* * *
Элла поймала такси и попросила водителя отвезти ее в галерею в Сен-Мартене. Она знала, что именно там застанет Каролин. Может быть, и Кристофа тоже? Она понятия не имела, есть ли у него еще силы работать.
Каролин встала из-за стола, когда Элла появилась в дверях.
– Ты приехала! Я не знала, как ты поступишь.
Две женщины долго стояли, обнявшись.
– Рассказывай, – попросила Элла.
Каролин с грустью покачала головой.
– Все плохо, Элла. Я должна тебя предупредить. Ему хуже с каждым днем. Дочь Сандрин заботится о нем, когда меня нет дома. Все происходит так быстро… Бывают дни, когда он в порядке – просто как будто немного устал, – а на следующий день сгибается пополам от боли. Доктор говорит, что рак распространился молниеносно. Он сидит у него в костях. Кристоф очень страдает. В больнице больше ничего не могут сделать, поэтому его отпустили домой. Он будет рад тебя видеть. Дай мне только закончить здесь, а потом мы поедем к нему.
Элла опустилась на стул и стала ждать. Ее внимание привлекла синяя фруктовая ваза, одиноко стоявшая в стенной нише. Хрупкая керамика выглядела так, словно ее разбили на несколько кусков, а затем снова склеили вместе прожилками чистейшего золота, которые пронизывали ее, как разряд молнии в темно-синем небе. Она пальцем провела по кромке. Соединение было безупречно: подушечка ее пальца ощутила лишь микроскопическую, невидимую глазу неровность там, где золото соприкасалось с глиной.
