Деррик коснулся пальцами свастики на своей груди.
– Видишь это? Вот что она значит. Вот почему мы носим ее у себя на коже. Всю эту хрень с немецкой тайной полицией забудь. Это было всего лишь одно воплощение. А мы – новое воплощение. – Он постучал по символу пальцем. – Белая семья. Белое братство. Что ж, иногда ради семьи приходится делать неприятные вещи. Как пришлось сделать мне и Мэтту. И знаешь что? Ниггеры и пидоры, может, и не самые умные существа на земле, но они могут усвоить урок, если его правильно преподать. Я с тех пор этого парня здесь не видел.
Остальные кивнули.
– Точняк, – сказал один.
– Насилие – это единственный язык, который они понимают, – продолжил Деррик. – Так что, если ты его не знаешь, придется выучить.
Ник снова кивнул. Он подавил желание взглянуть на часы. Казалось, что Трикси с остальными девчонками должны бы уже подойти. Парень думал, что, когда вернутся девочки, они все отложат дела и просто сядут и напьются, а ему на самом деле только этого и хотелось.
– Ты достоин того, чтобы заработать сломанный крест, Ник? Написать «S. S.» на коже? Это надо заслужить, понимаешь?
– Понимаю, – сказал Ник.
– Сможешь выстоять в драке? – Остальные оглядели его с таким видом, будто не могли до конца в это поверить. – Потому что, уж прости, чувак, но какой-то ты, сука, заморыш.
Кто-то расхохотался.
– Я смогу выстоять, – сказал Ник.
– Слыхал, Мэтт? Он думает, что он крепкий.
– А выглядит не очень крепким, – сказал Мэтт.
– Что ж. Наверное, об этом надо у Трикс разузнать.
Ник покраснел. Деррик склонился к нему и проговорил:
– Наша девочка – она все знает о крепких парнях. Думаешь, ты сможешь ей как следует вставить, мальчонка? Она тебя туда вообще пустила? Она не ребенок. Если ты не знаешь, что делать, ты ее не обдуришь. – Он обхватил рукой свой пах и растопырил пальцы, показывая, что размер у него внушительный. – К тому же я ее хорошенько растянул. Не знаю уж, сможет ли она почувствовать твою иголочку.
– Пошел в жопу, – сказал Ник.
– Ага, началось, – сказал Мэтт. Ник уткнул взгляд в пол и поднялся. Дэррик встал, чтобы схватиться с ним, однако Ник повернул к двери.
– Что? – сказал Деррик. – Пореветь собрался? Господи, и правда.
Ник шагал к двери. Колючий жар давил на его глаза изнутри.
Деррик засмеялся:
– Уверен, что хочешь уйти? А то нас четверо, а девчонок три. Думаю, Мэтту пригодилась бы шлюшка, да, Мэтт?
– Иди на хер, чувак, – ответил Мэтт.
Ник открыл дверь и вышел наружу; вечерний воздух казался холодным после плотной жары бара. Он почувствовал нелепое желание попросить их передать Трикси, что он ушел домой, но задавил его. Один из парней сказал: «Сучонок мелкий», а потом за Ником закрылась дверь. Он начал долгую дорогу к парому, который перевезет его через реку, обратно на знакомую территорию. Под фонарями на его пути росли деревья холодного света. Темное небо было близким и тяжелым.
После этого он был уверен, что она с ним покончила. Но утренний звонок в ресторан подарил ему новую надежду, и Ник обнаружил, что ждет Трикси на крыльце своего дома. Он смотрел, как вечер опускается на город, словно огромный сгорбленный гриф, как небо темнеет до пронизанной звездами сумеречной синевы. Судорожные порывы ветра таили в себе холодные глубинные течения и порой бросались в него отдельными крупными каплями дождя. На другой стороне улицы колышущиеся ветви пальмы перекидывались ярким осколком луны.
Ник с матерью жили в проходном доме в нескольких кварталах от Сент-Чарльз-Авеню, который, как и многие дома на их улице, существовал на грани полного разрушения. Со стен облезала краска, а древесина настолько кишела термитами, что в брачный сезон огромные рои заполняли собой воздух жилища. Маленький газон, похоже, стремился компенсировать свои размеры полнейшей запущенностью, словно мечтая о статусе джунглей и отвергая свои стесненные жизненные обстоятельства. Когда на улице зажигались окна и крылечные фонари, дом Ника на их фоне делался темнее, пока не начинал выглядеть покинутым; он привлек бы к себе обреченных людей, обычно составляющих экосистему заброшек, если бы не огоньки, порой мерцавшие в окнах, и не тоскливые звуки, которые время от времени, казалось, издавало само здание, отравляя ими воздух вокруг себя.
Маленькая стайка черных детишек шла по улице; один из них широко размахивал длинной палкой, словно первопроходец, пробирающийся через густые заросли. Они говорили легко, громко, и были, похоже, безразличны ко всему в этом мире, кроме себя и собственных сиюминутных импульсов. Ник смотрел, как они идут, с поразительным отсутствием эмоций: этим вечером они были всего лишь детьми; детьми, которых он не знал. Он попытался призвать гнев, казавшийся ему оправданным и правильным, и не смог. Мальчишка с палкой хлестал ей по бамперам припаркованных машин, и маленькие щелчки рикошетом отдавались по улице. Обычно это вогнало бы Ника в ярость, которую он лелеял бы в почти полной темноте своего крыльца; но этим вечером каждый удар палки исчезал в пустоте у него внутри. Проходя мимо его дома, дети резко затихли. Они не взглянули на дом или на Ника, а, запрокинув головы, медленно шагали с обычной своей расхлябанной бравадой, но он знал, что это место их пугает. Иногда Ника это смущало, иногда он этим гордился. Сегодня он просто чувствовал себя разбитым.
Наконец они скрылись за углом. Их голоса снова набрали силу, и вскоре послышался равномерный удаляющийся стук палки по металлу. Он подождал еще несколько минут; ветер усилился, массивные тучи наползли на луну и закрыли ее. Ник увидел, как две фары вывернули из-за далекого угла и уверенно приблизились к нему. Трикси наконец-то приехала.
Прежде чем открыть перед ней дверь, он сказал:
– Внутри темно. Электричество до сих пор не дали.
– Ничего.
Ник провел ее внутрь. Он успел привыкнуть к темноте, но помнил, как первый раз вернулся домой, к ней, и знал, как должна себя чувствовать Трикси. Тьма была такой гнетущей, что он испытал настоящий приступ головокружения, и краткую чудовищную уверенность, что ослеп, а может быть умер.
Ник достал из кармана небольшой фонарик и включил его. Чудовищное состояние их дома всплыло из мрака, словно обломки затонувшего корабля. Одежда лежала на полу неаккуратными охапками, немытые тарелки и пустые (или почти пустые) стаканы – изнутри окаймленные застывающим сиропом от газировки или сладкого чая – были свалены в стопки или разбросаны по кофейному столику. Таящиеся тени щелкали и метались между ними, время от времени вступая в жестокие схватки: тараканы, которые в доме Ника обрели какое-то подобие рая. Удушливый запах жареного мяса и затхлого воздуха укрыл их подобно савану.
– Господи, Ник, – сказала Трикси.
Из темноты к ним выполз звук: надломленный, дерганый визг, точно крысу давили сапогом. Он был таким чуждым и таким болезненным; подсознательно Ник ожидал, что к ним выползет какое-то кошмарное создание сплошь из длинных скребущих друг о друга костей, и челюсть его будет болтаться под ищущим змееподобным языком.
