Пару дней после этого было тихо, но затем в один из вечеров зверь снова без предупреждения вырвался наружу. На час или чуть больше, не знаю, но ничего не сломал, никого не убил, и уже за это я была ему благодарна.
Волка на этот раз я отыскала на улице – по-прежнему невредимого, но изрядно нервного. При виде двуногой меня он впервые за все время искренне обрадовался, со всех лап примчался на зов и с таким облегчением прижался, словно в мое отсутствие пережил ужаснейший стресс и такого страху натерпелся, что прямо хоть плачь.
Я бедолагу пожалела, накормила, на всякий случай извинилась, потому что совершенно не помнила, чем же именно умудрилась его напугать. Ближе к ночи снова сменила ипостась и чуть не расхохоталась, когда враз насторожившийся волк отказался укладываться рядом.
Надеюсь, мой зверь не надумал до него домогаться, а то у нас возникнет проблема. Хотя, если бы он домогался, у волка на холке остались бы характерные отметины от зубов. А если бы лохматый еще и сопротивлялся, ему бы к тому же и когтями досталось. Да так, что к моему возвращению он бы точно не успел ничего залечить.
Следующие несколько дней прошли с переменным успехом.
Меня периодически выбрасывало из собственного тела, затем так же внезапно возвращало обратно, а волк теперь держался от меня на приличном расстоянии. Поначалу он еще шугался, явно не понимая, что происходит. Потом вроде бы даже привык. Каждый раз, когда я приходила в себя, озадаченно меня обнюхивал, но, похоже, усвоил, что можно делать, а что нельзя, когда у меня усиливается запах. И старался не нарушать установленные моим зверем правила, соблюдения которых тот требовал неукоснительно ото всех без исключения.
С волком в этом плане оказалось проще всего: сказали «нельзя», и он больше не преступал границ дозволенного, тогда как до людей и друидов порой долго доходило. Слишком велик был соблазн возразить где не надо, ввязаться в ненужный спор, попытаться доказать свою крутизну или возжелать занять главенствующую роль в стае.
Мой зверь этого категорически не терпел и если уж отдавал кому-то ведущую роль в отношениях, то лишь тогда, когда сам этого хотел. Эйлинон, кстати, этот урок так и не усвоил. Некоторые мои бывшие тоже имели с этим много проблем. А волк – ничего. Отвернулся, махнул хвостом и забыл, потому что воевать с самками в его народе традиционно было не принято, и он с воистину божественным терпением сносил любые мои капризы.
Вот уж и правда идеальный мужчина, не так ли?
Пожалуй, так, как с ним, мне никогда еще не было легко вступать в пору гона, да и после, когда приступы участились, волк почти ничем мне не досаждал. Когда я была раздражена, он благоразумно молчал. Когда мне хотелось его покусать, покорно подставлял мохнатое плечо. А когда я успокаивалась, мохнатый рыцарь тут же оказывался рядом и одним своим видом внушал уверенность, что на этот раз все пройдет хорошо.
Только когда меня стало выбрасывать из тела по нескольку раз в день, Рокхет проявил первые признаки беспокойства. Нет, на нем по-прежнему не оставалось ран или иных следов, говорящих, что мы не ладили. Но принюхиваться ко мне он стал намного настойчивее. А с определенного времени стал отказываться уходить даже тогда, когда это стоило бы сделать и когда обуявшее меня раздражение становилось таким сильным, что его буквально требовалось на кого-то выплеснуть.
Раньше для этих целей я использовала валяющееся за домом бревнышко. Маленькое такое, всего в три обхвата. Сперва полосовала его когтями, потом яростно грызла. Когда же грызть стало нечего, начала портить бревенчатый сруб. И в один из последних своих визитов так постаралась, что пострадавший от зверских набегов дом вскоре грозил завалиться на один угол.
Когда я в очередной раз накинулась на ни в чем не повинное дерево, именно волк меня отвлек и вызвал, что называется, гнев на себя. Но его мне полосовать не хотелось. Быть может, именно потому, что он не собирался сопротивляться. А вот в снегу я его изваляла знатно, зато по ходу дела сумела успокоиться. И теперь, если чувствовала, что вот-вот подкатит знаменитое кошачье бешенство, просто звала оборотня с собой и часами гоняла вокруг дома, доводя и себя, и его до изнеможения.
Потом и эта возня помогать перестала.
Зверь отчаянно тосковал, страдая без полноценного партнера. Приступы желания настигали его так часто, что я уже даже перестала понимать, где день, а где ночь. И сколько времени провожу в беспамятстве, пока мой измученный кот носился по долине и отчаянно звал свою несуществующую пару.
С баскхами мы традиционно не спаривались, поскольку состояли в слишком близком родстве. С другими котами я хоть и заводила интрижки, но на гон никогда не звала, потому что, как ни крути, все они были моими потомками. И никого из них я бы не хотела видеть отцом своих детей. С друидами несколько раз у меня было, чего греха таить. Лори и Лорна – главное тому подтверждение. С людьми, разумеется, тоже случалось. Причем немало и не только у меня. Большинство кошачьих пород произошли как раз в результате такого кровосмешения. А вот лохматые до сих пор являлись неизведанной территорией. И судя по тому, что раз от раза живущий в одном со мной доме волк оставался целым, партнером его мой зверь действительно не воспринимал.
Это было и хорошо, и одновременно плохо.
Но больше ничем я помочь ни себе, ни Рокхету не могла.
– Прости, – прошептала я однажды вечером, крепко обняв толстую волчью шею. – Скорее всего, завтра я окончательно утрачу над собой контроль. Прошу: не раздражай моего зверя. Не суйся ему под когти. И ни в коем случае не подавай голос, когда он будет звать свою пару. Обещаешь?
Волк радостно махнул хвостом, так ничего и не поняв из моей сумбурной речи, и с чувством лизнул меня в нос.
– Дурачок, – вздохнула я, прижимаясь к нему крепче. – Но я к тебе привязалась. И если ты умрешь по моей вине, я буду горевать.
Лохматый в ответ широко зевнул и, устроив морду у меня на груди, сладко засопел. А я, почесывая ему за ушами, с грустью подумала, что и впрямь к нему привязалась. Открытый, честный, понятный настолько, насколько только могут быть понятны звери, он неожиданным образом стал для меня и другом, и самым близким существом за всю мою долгую жизнь. Не испугался. Не удрал, завидев моего зверя в его самой грозной ипостаси. Напротив, привязался сам и теперь, что бы ни случилось, уже не уйдет.
Не приучены волки бросать тех, кто им дорог. Ни людей, ни сородичей, ни похотливых кошек, одну из которых конкретно этот лохматый решил признать членом своей маленькой стаи. И это уже навсегда. Что бы я ни сделала и куда бы ни отправилась, волк не предаст, не уйдет, не бросит, даже если я однажды захочу прогнать его сама.
«А я не захочу», – так же неожиданно поняла я, вдохнув мощный звериный дух, который уже давно стал для меня привычным.
Пусть он и волк, но он теперь мой волк. И сознавать это оказалось настолько приятно, что я успокоенно уронила голову на подушку и задремала, искренне надеясь, что хотя бы еще один день смогу прожить человеком.
