Около восьми вечера в клубе, как правило, не было ни души – в это время в спортивном зале начинались танцы. Все, кто был свободен от вахты и хотел потанцевать – а таких было большинство, – отправлялись переодеться. Все, особенно женщины, старались принарядиться. Техник Иоганн Фрайвальд выглядел отлично в золотистой рубашке и серебристых брюках – этот наряд сшила ему его подруга. Поскольку она запаздывала, да и оркестр еще не был в сборе, Фрайвальд принял приглашение Элофа Нильссона отправиться в бар.
– Только, чур, ни слова о работе, ладно? – попросил Фрайвальд, широкоплечий весельчак с крупными чертами лица. Сквозь жидковатые светлые волосы проглядывала уже обозначившаяся розоватая лысина.
Нильссон хрипловато проговорил:
– Но мне срочно нужно обсудить с тобой кое-что, пока я не забыл. Знаешь, меня просто озарило, когда я переодевался. – Он просто-таки сгорал от нетерпения. – И прежде чем размышлять дальше, мне бы хотелось проверить свою догадку на практике.
– Jawohl
[12], – согласился Фрайвальд, – если ты угощаешь и не станешь долго мучить меня.
Астроном отыскал на полке собственную бутылку, захватил два стакана и направился к столу.
– Я прихвачу воды, – сказал Фрайвальд, но Нильссон не расслышал. – Эх, Нильссон, Нильссон, – вздохнул Фрайвальд, взял кувшин с водой и последовал за товарищем.
Нильссон уселся за столик, вытащил блокнот и принялся что-то чертить. Он был невысокого роста, толстый, неряшливый и некрасивый. Его не в меру амбициозный отец растил и воспитывал Нильссона как вундеркинда и решил во что бы то ни стало сделать его знаменитостью. Родом Нильссон был из древнего университетского города Упсала. Брак Нильссона вышел крайне неудачным – похоже, и он, и его супруга приняли решение пожениться от отчаяния, и в итоге Нильссон, невзирая на то что у них был ребенок, развелся с женой, как только получил возможность записаться в команду «Леоноры Кристин». Но когда он начинал говорить не на простые общечеловеческие темы – конечно, тут он был полный профан, – а о своей науке, почти сразу же забывалось о его высокомерии и напыщенности, вспоминалось о том, что именно он окончательно доказал гипотезу о колебаниях Вселенной, и воочию виделось, как вокруг его головы сверкает звездный венец…
– …уникальная возможность получить некоторые ценнейшие данные. Ты только подумай, от чего мы отталкиваемся: десять парсеков. Да плюс возможность исследовать спектр гамма-лучей с более высокой точностью, при условии, что они трансформированы в менее энергетические фотоны. И не только это. И все равно я неудовлетворен.
Не думаю, что мне так уж необходимо пялиться на электронное изображение неба – узкополосное, затуманенное, с помехами, не говоря уже о треклятых оптических сдвигах. Нам нужно установить на обшивке зеркала. Улавливаемое ими изображение можно передать по световодам к биноклям, фотоувеличителям и камерам на борту.
– Брось, – возразил Фрайвальд. – Я отлично знаю: все предыдущие попытки сделать такое провалились. Нет, всю конструкцию, конечно, можно собрать и смонтировать снаружи корабля, но индукционное поле Буссардова модуля очень скоро превратит зеркало в… ну, словом, оно будет годиться разве что для комнаты смеха. Это точно.
– Вот я и придумал, как оборудовать защитный пластик сенсорами, контурами обратной связи и автоматическими флексорами, которые будут управлять положением зеркал, – все это будет автоматически компенсировать возможные искажения. Мне бы хотелось услышать твое мнение по поводу того, насколько реально собрать такую конструкцию – можно сделать и апробировать-таки флексоры, Фрайвальд, или нет? Вот черновой набросок, посмотри…
Нильссона прервали.
– А, старики, вот вы где!
Астроном и механик подняли головы. К ним направлялся Вильямс. В правой руке химика была зажата бутылка, а в левой – наполовину осушенный бокал. Физиономия его была краснее, чем обычно, он тяжело дышал.
– Was zum Teufel!
[13] – воскликнул Фрайвальд.
– А ну-ка, по-английски, парень, – сказал Вильямс. – Нынче только по-английски. А еще лучше – по-американски, да. – Он подошел к столику, плюхнулся на стул так, что тот чуть не развалился под его весом. От Вильямса жутко разило виски. – Слышишь ты, швед? Сегодня чтоб болтали по-нашему, по-американски. Понял?
– Пожалуйста, оставьте нас, – вежливо попросил астроном.
Но Вильямс не ушел. Он облокотился о стол и грозно вопросил:
– Знаете, что сегодня за день? А, знаете?
– Сомневаюсь, что вам это известно, учитывая ваше состояние, – проговорил по-шведски Нильссон, с трудом скрывая брезгливость. – По календарю сегодня четвертое июля.
– Вер-р-р-р-но говоришь! – прорычал Вильямс. – А что это значит, понимаешь? Нет? – Вильямс повернулся к Фрайвальду. – А ты, Хайни, понимаешь?
– Годовщина, да? – угадал механик.
– Точ-чно, годовщина! Как это ты догадался? – вздернул брови Вильямс и поднял бокал. – Ну-ка выпейте-ка со мной, вы. Эт-то я нарочно приберег на сегодня. Ну, выпьем?
Фрайвальд дружески подмигнул Вильямсу и чокнулся с ним.
– Prosit! – произнес он и выпил.
Нильссон выдавил:
– Skal
[14], – но поставил бокал на стол, пить не стал.
– Ч-твертое июля, – проговорил Вильямс. – День н-не-завис-симости. М-моей ст-траны. А я хотел, чтоб вечеринка для всех… А никто не захотел. Ну, один кто-то со мной тяпнул, ну еще кто-то… а потом принялись за свои танцульки… – Он уставился на Нильссона пьяными глазами. – Слуш-шай, швед, – проговорил он грубо. – Или ты с-со мной выпьешь щас, или я тебе с-стакан в г-глотку вс-суну.
Фрайвальд крепко сжал руку Вильямса. Химик сделал попытку встать. Но Фрайвальд удержал его.
– Успокойтесь, прошу вас, доктор Вильямс, – сдержанно уговаривал американца немец. – Если вам хочется отметить национальный праздник, мы с удовольствием присоединимся к вам. Верно? – подмигнул он Нильссону.
Астроном едва слышно проговорил:
– Я знаю, в чем дело. Мне еще до отлета рассказывал один сведущий человек. Он пережил крах. Не сумел смириться с идеей руководства.
– Чертова преуспевающая государственная бюрократия! – пьяным эхом откликнулся Вильямс.
– И стал мечтать о том, как было бы славно, если бы миром снова, как в имперскую эру, правила его страна, – продолжал Нильссон. – Ему мерещилась система свободного предпринимательства – да существовала ли она вообще? Лично я сильно сомневаюсь. В итоге он стал политиком-реакционером. И когда руководящие власти собрались арестовать некоторых видных американских деятелей по обвинению в конспирационной деятельности, представляющей угрозу Мирному Договору…
