– Они не бомбардировали наши колонии…
– Мы тоже, – сказал Ванг. – Теперь у нас нет выбора.
– Но…
– Молчать! – Он приподнялся, одно веко задергалось. – Думаете, мне легко?! – И, немного погодя, таким же бесстрастным монотонным голосом: – Они получат тяжелый удар. Мы сможем удерживать этот сектор по крайней мере еще год, что, между прочим, продлит на год войну.
– Ради этого?
– Многое может случиться за год. У нас может появиться новое оружие. Они могут решить, что игра не стоит свеч. Наконец, просто проживут еще год там, дома.
– А если они ответят тем же? – заметил я.
Смелый человек: он встретил мой взгляд.
– Никому не удавалось жить, не рискуя.
Я ничего не мог ответить.
– Если вы сомневаетесь, полковник, – произнес он, – я не стану вам приказывать. Я даже не буду хуже о вас думать. Есть много других офицеров.
И на это мне нечего было сказать.
Да будет здесь ясно видно, как было видно на моем процессе: ни один человек под моим командованием не виноват в случившемся. На всех кораблях эскадры только я один знал истинную задачу. Капитаны считали, что цель рейда в район Савамора – охота за некой укрепленной военной базой, подобной нашей. Офицеры-артиллеристы, очевидно, кое-что могли подозревать, зная характер груза, но слишком низко стояли они на служебной лестнице. И все поверили, что полученная в последний момент информация заставила меня изменить курс на Скопление Кантрелла. Там мы вступили в наш доблестный, кровопролитный и совершенно бесполезный бой, победили и вернулись.
Таким образом, виноват я. Почему?
На суде я говорил, что, считая атаку на Савамор безумием, я решил выбить вражеский клин неожиданным ударом по Скоплению. Чепуха. Мы лишь потрепали их, как предсказал бы любой кадет-второкурсник.
В душе я надеялся привести в негодность силы, которые Ванг мог использовать для уничтожения Савамора с более надежным офицером во главе.
Факты доказывают мою правоту. Мы уже сдали «Черта с два» и теперь не можем обойти триумфально наступающего противника. Да в этом и нет смысла: они выпрямили линию фронта и остаток войны будет вестись обычными методами и средствами.
Моей конечной целью был плен. Они, как пока и мы, хорошо обращаются с пленными. Со временем я бы вернулся к Элис с немалым опытом за плечами. А разве моему народу не понадобятся посредники? Или руководители? Перед лицом Билтуриса Морвэйн захочет иметь союзников. Мы установим цену за дружбу, и ценой этой может быть свобода.
Сожги мы Савамор, я сомневаюсь, что Морвэйн не расправился бы с Землей. Народ Тамулана не настолько добр. А даже и так – не посчитали бы они долгом стереть до основания плоды, мечты и следы цивилизации, способной на такое, и построить заново по своему подобию? Смогли бы они доверять нам? Кто когда-нибудь сможет простить Дахау?
Сражаясь честно, прямо глядя в лицо поражению, мы вправе надеяться спасти многое; надеяться даже, что через десятилетия этим будут восхищаться.
Конечно, все это предсказано в предположении, что Морвэйн победит. Хочется верить в чудо: вот-вот что-нибудь изменится, стоит продержаться… Я сам верил; я задушил свою веру и противопоставил собственное суждение тому, что нельзя назвать иначе как всенародным.
Прав ли я? Будет ли моя статуя стоять рядом со статуями Джефферсона и Линкольна, так что Бобби мог бы показать на нее и сказать: «Он был моим папой»? Или, чтобы избежать плевков, ему придется сменить фамилию в тщетной надежде затеряться? Я не знаю. И не узнаю никогда.
Оставшееся мне время я буду думать об этом.
Этап
Это было деловое знакомство. Фирма Майклса собиралась открыть дочернее предприятие в пригороде Эванстона; так обнаружилось, что самые удобные места принадлежат мне. Они сделали выгодное предложение, но я отказался. Они предложили еще больше, но я был непоколебим. Наконец меня посетил сам шеф. Не таким я его себе представлял. Энергичный, настойчивый, разумеется, но в то же время вежливый, обходительный и столь изысканных манер, что совершенно скрывались пробелы в его формальном образовании. Между прочим, недостаток последнего он быстро восполнял вечерними курсами и жадным чтением.
Мы решили обсудить дела в каком-нибудь баре, и он привел меня в местечко, мало похожее на другие заведения Чикаго, – тихое, спокойное, без музыки, без телевизора. Там едва набралось бы с полдюжины посетителей – этакие профессора-книгоеды и отставные политики. Мы нашли укромный столик и попросили пива.
Я объяснил, что деньги практически меня не интересуют и уродовать природу, чтобы возвести очередное стеклобетонное чудовище, я не позволю. Перед тем как ответить Майклс набил трубку. Это был подтянутый худощавый человек с длинным подбородком и орлиным носом, с благородной сединой на висках и темными лучащимися глазами.
– Разве наш представитель не объяснил? – произнес он. – Мы не собираемся строить похожие как две капли воды дома. Есть шесть основных проектов, и, располагая таким образом…
Он взял карандаш и набросал рисунок. Его акцент стал заметнее, но речь не потеряла плавности. Должен отметить: свое дело он знал гораздо лучше, чем все его представители. Хотите вы того или нет, сказал он, сейчас середина XX столетия, век массового производства.
Беседа текла свободно, и вскоре мы отошли от темы.
– Приятный бар, – заметил я. – Как вам удалось его найти?
Майклс пожал плечами.
– Я часто брожу по вечерам…
– Разве это не опасно?
– Смотря с чем сравнивать, – помрачнев, ответил он.
– Э… если я правильно понял, вы родились не здесь?
– Да. Я попал в Соединенные Штаты в 1946 году. Как принято называть, «перемещенное лицо». Я превратился в Теда Майклса, потому что устал произносить «Тадеуш Михаловски».
Впредь он редко говорил о себе. Позже от завистливых конкурентов я узнал подробности его карьеры. Это был головокружительный взлет для нищего эмигранта. Мне стало известно, что его впустили в США по специальной визе за оказанные особые услуги на последней стадии войны. Услуги эти требовали сообразительности и крепких нервов.
Наши отношения развивались. Я продал ему ту землю, но мы продолжали периодически встречаться, иногда в знакомом кабачке, иногда в моей холостяцкой квартире, чаще в его роскошных апартаментах. У него была поразительно красивая жена и пара чудесных мальчуганов. Тем не менее он казался одиноким человеком; я восполнял его нужду в дружбе.
Примерно через год после нашего знакомства он рассказал мне историю.
Меня пригласили на обед в День благодарения. Когда, обсудив вероятность благополучного исхода городских выборов, мы перешли к вероятности жизни на других планетах, Амали извинилась и ушла спать. Было уже далеко за полночь. Майклс и я продолжали разговаривать. Никогда прежде не видел я его таким возбужденным. Наконец он поднялся, не очень твердой рукой вновь налил виски и подошел, бесшумно ступая по густому зеленому ковру, к большому окну.
