А язык…
Не хочу показаться шовинистом, но мне кажется, что кундалоанцам следует выучить наш язык. Вашим людям предстоит воспользоваться им в своей жизни, и не раз. Разумеется, все ваши ученые и инженеры должны будут пользоваться им профессионально. Языки Лауи и Муара, а также все остальные очень красивы, но они не подходят для выражения научных концепций. Одна только агглютинация… Если честно, ваши философские книги кажутся мне полной белибердой. Они красивы, но совершенно лишены смысла. Вашему языку не хватает точности.
– Араклес и Вранамауи всегда считались идеалом кристально чистой мысли, – устало сказал Вахино. – И мне, признаться, не совсем понятны ваши Кант, Рассел и даже Коржибски
[61], но, конечно же, я не обучен воспринимать такое направление мысли. Несомненно, вы правы. Более молодое поколение, вне всяких сомнений, с вами согласится. А я поговорю с Великим Домом и, может, смогу чего-нибудь добиться. Но в любом случае вам не придется ждать долгие годы. Вся наша молодежь жаждет стать похожей на вас. Ведь это путь к успеху.
– Несомненно, – сказал Ломбард и тихо добавил: – Иногда мне хочется, чтобы за успех не нужно было платить такую высокую цену. Но вам достаточно посмотреть на Сконтар, чтобы понять, насколько необходимо все то, о чем я говорю.
– Почему же… За последние три года они сотворили немало настоящих чудес. После Великого Голода они смогли встать на ноги, начали своими силами восстанавливаться, даже посылать исследователей для поиска новых колоний среди звезд, – Вахино криво усмехнулся. – Я ни в коей мере не поклонник наших недавних врагов, но не могу ими не восхищаться.
– Они храбры, – признал Ломбард, – но что может дать одна только храбрость? Они упорно пытаются, но постепенное угасание их цивилизации неизбежно. Уже сейчас общее производство на Кундалоа в три раза превышает все их достижения. Их межзвездная колонизация всего лишь жалкие потуги пары сотен особей. Сконтар сможет выжить, но будет державой десятого ряда. Вскоре он просто станет государством-спутником Кундалоа.
И дело не в том, что у них нет ресурсов – природных или каких-либо еще. Просто когда ты практически швыряешь наше щедрое предложение нам же в лицо, то выпадаешь из основного потока галактической цивилизации. Они даже пытаются разработать научные концепции и устройства, о которых мы знали сотни лет назад, и при этом настолько сбиваются с правильного пути, что я посмеялся бы, если бы они не были такими жалкими. Их язык похож на ваш в том смысле, что он не приспособлен для научной мысли, и они так же влачат за собой тяжелые ржавые цепи своих традиций. К примеру, я видел космические корабли, которые они разработали самостоятельно вместо того, чтобы взять за основу наши. Они просто смешны! Полсотни различных линеек с разными подходами в отчаянных попытках найти то основное направление, которое мы открыли уже давным-давно. Сферы, овалы, кубы… Я слышал даже, что они строят корабль в форме тетраэдра!
– Но ведь есть небольшая вероятность успеха такого корабля, – промурлыкал Вахино, – геометрия Римана, на которой базируется межзвездный двигатель, допускает, что…
– Нет-нет! Земля в свое время пыталась опробовать такие штуковины, и стало понятно, что они не работают. Только невежды – стоит ли говорить, что ученые Сконтара становятся невеждами, – могут так думать.
Нам, людям, просто повезло, вот и все. Даже у нас вовсе не вдруг возникла культура, создавшая определенный склад ума, необходимый для развития научно ориентированной цивилизации. А до этого технологический прогресс практически топтался на месте. Затем мы достигли звезд. Это получится и у других рас, но сначала им необходимо стать цивилизованными, развить надлежащее мышление… А без нашей помощи Сконтар или любая другая планета вряд ли сможет в ближайшие несколько веков развить такое мышление.
Да, кстати… – Ломбард сунул руку в карман, – у меня здесь журнал одного из сконтаранских философских обществ. Определенные связи между нами все равно остаются, как вы понимаете, ведь нет официального эмбарго ни с той, ни с другой стороны. Просто Солнечная система отказалась от Сканга, сочтя это пустой тратой времени. В любом случае, – он протянул журнал, – вот здесь один из их философов, Дирин, опубликовал какую-то новую работу по общей семантике, которая, по всей видимости, произвела там фурор. Вы ведь читаете по-сконтарски?
– Да, – ответил Вахино. – Во время войны я служил в военной разведке. Так, посмотрим… – он пролистал журнал до нужной статьи и начал переводить вслух:
– Предыдущие работы писателя показали, что принцип неэлементализма не является сам по себе универсальным, но должен придерживаться ряда психоматематических допущений, основанных на факторе броганара, – это слово я не понимаю, – поля, которое взаимодействует с электронной волной-ядром и…
– Что это за бред?! – взорвался Ломбард.
– Не знаю, – беспомощно ответил Валтам, – мышление Сконтарана, по сути, столь же инопланетно для меня, как и для вас.
– Бессмысленный набор слов, – сказал Ломбард, – с хорошо нам знакомым и вполне очевидным сконтаранским «пошли-вы-к-черту» догматизмом, – он бросил журнал на небольшую бронзовую жаровню, и огонь вылизал тонкие страницы дотла. – Полная чушь, что ясно любому, кто более-менее знаком с общей семантикой или имеет хоть толику здравого смысла.
Он криво, с оттенком горечи, ухмыльнулся и потряс головой:
– Раса невежд!
– Надеюсь, вы уделите мне завтра пару часов, – сказал Скорроган.
– Что ж… наверное, – Тордин XI, валтам империи Сконтара, кивнул своей тонкогривой головой. – Хотя будет несколько удобнее на следующей неделе.
– Прошу вас о завтрашней аудиенции.
Трудно было отказать, когда создавалось столь явное впечатление неотложности вопроса.
– Хорошо, – сказал Тордин. – Но чего мне ожидать?
– Я хотел бы отправиться с вами на небольшую экскурсию по Кундалоа.
– Почему туда – из всех возможных мест? И почему завтра, а не в какое-то другое время?
– Там я вам все и расскажу, – Скорроган склонил голову со все еще густой гривой, которая, однако, заметно побелела, и отключил телеэкран на своем конце линии.
Тордин озадаченно улыбался. Скорроган всегда был странным. Но… ладно… Нам, старикам, надо держаться вместе, ведь на пятки наступает новое поколение, а за ним следует еще одно.
Безо всяких сомнений, тридцать лет жизни в изгнании изменили прежде радостного, уверенного в себе Скоррогана. Но, во всяком случае, он не озлобился. Когда медленное, но успешное развитие Сконтара стало настолько очевидным, что о его промахе можно было забыть, его друзья постепенно вернули его в свой круг. Он все еще жил один, но больше не сталкивался с повсеместным неприятием. В частности, дружба с Тордином обрела ту же теплоту, что и раньше, и валтам часто приезжал в цитадель Краакахайма или приглашал Скоррогана во дворец. Он даже предложил старому аристократу место в Верховном совете, но тот отказался, и еще десять (или, может, двадцать) лет Скорроган просто выполнял свои наследственные обязанности графа. И вот впервые он просит о каком-то одолжении… «Да, – подумал император, – я поеду завтра. Работа подождет. Монархам тоже необходимо иногда отдыхать».
