Но планета на расстоянии месяцев пути от Земли; раса, чей средний представитель – гений и чьих гениев мы даже не можем понять; рванув из своего мира, прорываясь сквозь пространство, раса энергичная, нетерпеливая, за десятилетие добивающаяся того, на что нам требовались века – если мы вообще добивались успеха в чем-то, – как могут они не уничтожить нашу с таким трудом созданную цивилизацию? Мы сами сдадим ее в утиль, как примитивные народы прошлого уничтожили свои богатейшие культуры перед лицом более высокой цивилизации Запада. И наши сыновья будут смеяться над жалкими фальшивыми триумфами своих отцов, они рванутся, следуя за джорильцами в их смелых начинаниях, – и вернутся, раздавленные неудачей, чтобы создавать жалкое подобие чужого образа жизни, мучаясь от бессилия и безнадежности. И так будет со всеми остальными разумными расами, если только у джорильцев не хватит сострадания оставить их в покое…
Моему взору явился ужас. Только у Воэна хватило мужества произнести это вслух:
– Есть планеты, живущие в условиях наложенной нами технологической блокады. Культуры, слишком опасные, чтобы позволить им обладание современным оружием, не говоря уже о космическом транспорте. На Джорил можно наложить такой же запрет.
– Теперь, когда они получили представление о технике, то все необходимое изобретут сами, – сказал Болдингер.
Губы Воэна нервно дернулись.
– Не изобретут, если два единственных региона, где нас видели, будут уничтожены.
– Боже милостивый! – Харасти вскочил на ноги.
– Сядь! – рявкнул Болдингер.
Харасти изрыгал ругательства. Лицо его горело. Все остальные сидели в холодном поту.
– Ты назвал меня неразборчивым в средствах, – прорычал Торговый агент. – Возьми свои слова обратно и проглоти их, Воэн, или я вышибу тебе мозги.
Я представил себе ядерный гриб, вырастающий в небе, облачко пара, которое когда-то было девочкой Миерной, и сказал:
– Я – против.
– Альтернатива, – сказал Воэн, не сводя глаз с огромной фигуры напротив него, – состоит в том, чтобы не делать ничего до тех пор, пока стерилизация всей планеты не станет насущной необходимостью.
Лежен затряс головой, словно от боли:
– Неверно, неверно, неверно. Цена за наше выживание будет слишком велика.
– А за выживание наших детей? За их свободу? Их гордость и…
– Какая гордость у них останется, когда они узнают правду? – оборвал его Харасти. Он перегнулся через стол, сгреб Воэна за рубашку и поднял его в воздух. Испещренное шрамами лицо Харасти пылало в трех сантиметрах от физиономии Федерала.
– Я скажу тебе, что мы сделаем, – прошипел он. – Мы будем торговать и учиться друг у друга, родниться и брататься, так же, как мы делаем со всеми народами, чью соль мы ели. И мы примем свой жребий, как и положено людям!
– Отпусти его, – приказал Болдингер.
Харасти сжал свободную руку в кулак.
– Если ты ударишь его, я засажу тебя в клетку, а дома пусть меня судят. Отпусти его, я сказал!
Харасти разжал кисть. Воэн, упав, покатился по полу. Харасти сел, спрятав голову в ладонях и стараясь не разрыдаться.
Болдингер снова наполнил стаканы.
– Что ж, джентльмены, – сказал он, – похоже, мы зашли в тупик. Куда ни кинь, а всё клин. Готов поспорить, что ни один джорилец не говорил бы такими затертыми клише.
– Они так много могли бы нам дать, – умоляющим голосом произнес Лежен.
– Дать! – Воэн, встав, выпрямился, но дрожал всем телом. – Им-м-менно в этом и проблема. Они бы дали! Если бы захотели. Но это будет не наше. Мы, скорее всего, даже не поняли бы их дара, в чем он и как им пользоваться, или… Это будет не наше, говорю вам!
Харасти застыл. Целую минуту он сидел неподвижно, как камень. А потом поднял голову и завопил во всю глотку:
– Но почему не наше???
* * *
Да будет благословенно виски! Мне даже удалось поспать пару часов до рассвета. Но слабый свет, проникавший через иллюминаторы, разбудил меня, и снова заснуть мне не удалось. В конце концов я встал, съехал на лифте вниз и вышел наружу.
Вокруг царила тишина. Звезды уже бледнели, но заря на востоке только занималась. В прохладном воздухе звенело пенье птиц, доносившееся из темного леса, окружавшего меня. Я сбросил башмаки и пошел по сырой траве босиком.
Я почему-то не удивился, когда вдруг появилась Миерна, тащившая за собой своего дроматерия. Она бросила поводок и побежала ко мне.
– Мистер Кэткарт, привет! Я так надеялась, что хоть кто-нибудь уже встал. Я еще не завтракала.
– Ну, это мы сообразим. – Я принялся подбрасывать ее в воздух, пока она не запищала. – А потом будет небольшая прогулка на нашей ракете. Что скажешь? Не против?
– У-ух!… – Ее глаза округлились. Я опустил девчушку на землю. Она долго собиралась с духом и, наконец, осмелилась спросить:
– До самой Земли?
– Нет, боюсь, поближе. Земля далековато.
– А когда-нибудь, в другой раз? Ну пожалуйста…
– В другой раз наверняка. И ждать придется не слишком долго.
– Я лечу на Землю, я лечу на Землю, я лечу на Землю! – она обняла дроматерия за шею. – Я буду страшно по тебе скучать, Большеногий-Пучеглазый-Самый-Самый-Сильный. Ну что ты так грустно пускаешь слюни? Может, ты тоже полетишь. Можно ему, мистер Кэткарт? Он очень хороший дроматерий, честное слово, и страшно любит крекеры.
– Может, да, может, нет, – сказал я. – Но ты полетишь, если захочешь. Это я обещаю. Любой житель вашей планеты, если захочет, полетит на Землю.
А большинство захочет. Уверен, что Совет одобрит нашу идею. Единственно возможный план. Не можешь победить – присоединись.
Я взъерошил волосы Миерны. Если разобраться, милая, мы собираемся сыграть с тобой весьма нехорошую шутку. Вырвать тебя из всей этой первобытности и притащить в огромную бурную цивилизацию. Ошеломить тебя всеми нашими фокусами, техническими штучками, безумными идеями – не потому, что мы лучше, а потому, что занимаемся этим чуточку дольше, чем вы. Рассеять десять миллионов среди наших пятнадцати миллиардов. Конечно, вы на это клюнете. Уж больно велик соблазн. А когда вы поймете, что случилось, остановиться вам не удастся. Вы окажетесь на крючке. Не думаю, что вы сможете хотя бы обидеться на нас.
Ты будешь ассимилирована, Миерна. Станешь земной девочкой. Конечно, повзрослев, ты обретешь свое место среди тех, кто правит нашим миром. Ты сделаешь невероятно много для нашей цивилизации и получишь заслуженное признание. Но главное в том, что это будет наша цивилизация. Моя… и твоя.
Интересно, станешь ли ты скучать по лесу, по маленьким домикам у залива, по лодкам и песням, по древним-древним историям – и… да, по своему любимому дроматерию. Я знаю, что осиротевшая планета будет тосковать по тебе, Миерна. И я тоже.
