У входа в тронный зал на страже стояли четыре эршока в таких же ярких плащах, как и часовые у Железного Дома. Стоять навытяжку не было принято в армии икрананкцев, и люди оказались достаточно сообразительны, чтобы не вводить здесь это новшество, но тем не менее воины со своими сверкающими алебардами казались неподвижными, как статуи. Рядом с ними располагалась дюжина лучников братства тирут. Фолкейн не сомневался, что они появились во дворце недавно, только с тех пор, как начались неприятности в Рангакоре. Впрочем, нельзя винить Джадхади в излишних предосторожностях: ведь он теперь не мог доверять собственной Sicherheitsdienst
[39].
И все же было что-то совершенно шизофреническое в его подозрительности: вместо того чтобы ухватиться за предложение Фолкейна о возвращении захваченного города, император в течение недели допрашивал землянина. Поскольку, приняв предложение, он ничего не терял (по крайней мере никакие возможные осложнения не обсуждались), приходилось отнести нерешительность Джадхади за счет сильнейшей ксенофобии. Но что вызвало ее и что тут можно сделать?
Слуга откинул занавеси, и Фолкейн вошел в тронный зал.
Джадхади ожидал его, сидя верхом на Звере Катандары, бронзовой позолоченной химере. Фолкейн остановился в положенных семи шагах от владыки (расстояние, как подозревал Дэвид, считавшееся достаточным, чтобы стражи-эршока успели схватить злоумышленника в случае покушения) и поклонился.
– Где твой спутник? – резко спросил Джадхади. Гладкий рыжевато-черный мех и алое одеяние пожилого императора не скрывали его кругленького животика. В одной руке Джадхади сжимал украшенный самоцветами скипетр, который в случае необходимости мог послужить и оружием.
– Один из офицеров гвардии пригласил его на прогулку по городу, благороднейший, – объяснил Фолкейн. – Мы сочли, что отсутствовать нам обоим…
– Какой офицер? – спросил Джадхади, наклоняясь вперед. Ближайшая к нему стражница, покрытая шрамами седая могучая валькирия, положила руку на рукоять меча. Придворные, писцы, советники, чародеи, младшие отпрыски знатных семейств, обучающиеся приемам управления, придвинулись поближе. Их глаза горели красным огнем в тусклом свете.
– Э-э… его зовут Хью Падрик, благороднейший.
– Аххрр… И скоро они вернутся?
– Я не знаю, благороднейший. Что-нибудь срочное?
– Нет. Пожалуй, нет. Но мне это не нравится. – Джадхади повернулся к гвардейцу-туземцу. – Пусть их найдут и вернут. – Подозвав писца, он приказал: – Нужно немедленно вывесить приказ о том, что всем эршока запрещается приближаться к делегатам Торгово-технической Лиги.
– Благороднейший! – из-за цепи стражников, эршока и представителей братства отнакаджи, стоящей вдоль ряда малахитовых колонн, выступил единственный человек в зале, кроме часовых и Фолкейна, – седой старик, сохранивший, однако, воинскую выправку. Фолкейн встречал его на других аудиенциях: это был Гарри Смит, старейшина эршока. – Я протестую!
В зале воцарилась мертвая тишина. Все замерли, только язычки пламени в серебряных канделябрах заставляли тени скользить по мрамору, мехам и роскошным тканям да едкий дымок поднимался из курильниц. Музыканты за колоннами перестали играть, и лишь затейливо украшенные часы на стене, казалось, затикали громче.
Джадхади застыл на своем Звере. Его глаза сверкали так же холодно, как алмазные глаза химеры.
– Что ты сказал? – спросил он резко.
Смит бестрепетно ответил:
– Благороднейший, мы, эршока из твоей гвардии, как и ты, возмущены неповиновением Роберта Торна. Он больше не один из нас, и мы не примем обратно его приспешников. – Смит кинул на стражницу-валькирию взгляд более свирепый, чем требовала ситуация. – Только позволь нам выступить на Рангакору, и мы докажем тебе, что эршока так же верны дому деодах, как и во времена Джадхади Первого. Но ты нам не доверяешь. Ты держишь нас без дела, за нами следят, другие братства по твоему приказу делят с нами обязанности, которые были нашей привилегией со времен воцарения твоей династии. Все это мы сносим терпеливо, мы понимаем: ты опасаешься того, что узы крови окажутся сильнее верности государю. Тем не менее воины раздражены. Они ворчат. Если теперь ты открыто оскорбишь их, я не ручаюсь за последствия.
Секунду человек и икрананкец пристально смотрели друг на друга. Затем Джадхади отвернулся и обратился к своему главному чародею:
– Что скажешь, Нагагир?
Согбенный старец в тоге, украшенной магическими символами, не стал указывать своему повелителю на очевидное обстоятельство: в зале находилось полсотни эршока, которые не потерпели бы насилия над своим главой. Ответ его был мудр:
– Не стоит придавать этому делу особого значения, благороднейший. Очень немногие из гвардейцев имеют шанс повстречаться с твоими почтенными гостями. Если запрет их так задевает, отмени его – большой разницы это не составит.
– Я озабочен соблюдением твоих же собственных интересов, благороднейший, – мягко сказал Смит.
Фолкейн счел, что ему самое время вмешаться.
– Если мы не задержимся здесь, благороднейший, вопрос разрешится сам собой. Согласись на мое предложение, и мы тут же отправимся в Рангакору; откажись от него – и мы вернемся к себе. Не пора ли принять решение?
– Аххрр… приказ отменяется, – сдался император. – Я не могу решать вслепую, – ответил он Фолкейну. – Мы слишком мало знаем о вас. Даже с самыми благими намерениями вы можете накликать несчастье. Ради того, чтобы этого не случилось, я вас и позвал сегодня. Я хочу, чтобы ты объяснил свои обряды Нагагиру, – он сможет оценить, достаточно ли они благочестивы.
«О нет!» – простонал про себя Фолкейн.
Тем не менее он нашел беседу с чародеем интересной. Фолкейна всегда удивляло полное, казалось бы, отсутствие религии в местном обществе, а обсудить это удивительное обстоятельство с Гудженги он не успел. Хотя он не рискнул задавать Нагагиру прямые вопросы – обнаружить незнание могло быть не менее опасно, чем остаться в неведении, – окольными путями он выведал у него кое-что. Притворяясь, что не понимает некоторых вещей, Фолкейн заставил чародея объяснить ему главное в местных верованиях.
Только идиот или невежественный турист рискнул бы делать обобщения касательно всей планеты, познакомившись с одной-единственной культурой. Но обычно предполагалось, что наиболее развитая цивилизация обладает по крайней мере одним изощренным теологическим учением. Религия же Катандары была на удивление примитивной. Фолкейн даже не был уверен, можно ли назвать эту мешанину религией. У местных жителей не было богов; их бытие представлялось им просто обычным течением событий, нормальным предсказуемым порядком вещей, существовавшим с начала времен, когда доисторические Пламя и Лед, соединившись, породили Вселенную. Но катандарцы верили в каких-то неопределенных демонов, силы, вечно стремящиеся к созданию хаоса. Их modus operandi
[40] заключался в том, чтобы вызывать несчастья. Держать эти силы в узде можно было только с помощью магии – от бесчисленных повседневных обрядов и табу до сложных таинств, в которые были посвящены чародеи.
