Я положил дополнительную страницу обратно в книгу, а ту – в ящик и закрыл его. Чтобы не помять и не повредить старинное письмо еще больше, я вложил его в бумажный кармашек своего альбома для рисования. Пройдя по неровному полу и выйдя из кабинета к разлегшейся у двери Гулливер, я подумал, а не был ли рисунок мрачным продолжением сказки, о котором папа никогда не рассказывал: мертвый мужчина, взятый в плен деревом и укутанный сияющим плющом, в месте таком холодном, что даже спустя долгое время мужчина выглядел живым. Казалось, папа написал этот портрет в память о нем.
Часть 2
7
Перу
Январь 1860 года
Панаму мы пересекли на повозке – очень медленно, чтобы не повредить стеклянные ящики для растений, – затем погрузились на найденный Минной корабль компании «Пасифик энд Ориент» и поплыли на нем вдоль западного побережья. Проходя мимо Лимы, мы увидели лишь шпили церквей над скалами, изборожденными морщинами, словно корни хлопкового дерева. Лима находилась даже не на полпути к Перу, нам предстояло двигаться еще дальше на юг.
На этом небольшом корабле путь занял три дня. По ночам над перистыми облаками разгоралось удивительное полярное сияние, за которым мы с Клемом наблюдали в полном восхищении. От созерцания нас оторвала Минна, которая пришла на палубу, чтобы показать компас с бешено крутящимися стрелками. Солнечная буря. Можно было лишь надеяться, что корабль не собьется с пути.
Мы сошли на берег у небольшой рыбацкой деревушки под названием Ислай, мало чем походившей на порт. Единственной доступной там едой оказались морские свинки на палочке и местная разновидность севиче – отвратительного вида блюдо из рыбы, маринованной в чем-то цитрусовом до почти полного исчезновения рыбного вкуса. Хоть в гостинице и предупредили, что меня ограбят, если я буду болтаться на рынке один, но я решил, что ананасы и настоящий кофе стоят риска. Кофе продавался в избытке, но его почему-то нигде не подавали как напиток. Было здорово сидеть во внутреннем дворике рядом с пекарней, наблюдая за безмятежной ламой хозяина и перемалывая зерна в ступке пестиком.
Первым крупным городом на нашем пешем маршруте стала Арекипа. Она расположилась в нескольких милях от берега, и путь туда проходил по крутой дороге, постоянно поднимавшейся вверх. Настолько голубое небо я никогда не видел в Англии.
В городе Минна нашла нам пару мальчишек-индейцев для помощи с мулами и сняла для себя комнату в старом постоялом дворе с фундаментом из грубых многоугольных камней, которые использовали в строительстве инки. Клем пытался уговорить ее изменить решение и пойти с нами, но безрезультатно.
Чтобы проводить нас, Минна поднялась на небольшую террасу на крыше, но из-за плотной городской застройки и узеньких крутых улиц она быстро затерялась среди ярких ставен и декоративных тканей на развальчиках по бокам дороги.
Какое-то время после этого Клем холодно поглядывал на меня. И хоть он быстро снова начал вести себя жизнерадостно, расстройство у него скрыть не получилось. Я бы уделил ему больше внимания, но был вынужден присматривать за мальчиками-индейцами, которых настолько взволновала идея дойти до Карабайи, что они делились своим восторгом с каждым встречным, словно Карабайя находилась на Юпитере. Одному было двенадцать лет, второму – четырнадцать, и хоть я и обещал их матери позаботиться о них, но они делали это чертовски сложной затеей, кажется, намереваясь рассказать всему Перу о том, куда мы направлялись. Охотник за викуньями
[6] ехал с нами какое-то время, и мальчики серьезно и встревоженно сообщили ему, какие же мы безумцы.
– На вашем месте я бы туда не поехал, – сказал мне охотник. Ехавший впереди Клем уже ослабел от высоты, поэтому не был способен поддерживать разговор. – В тех лесах живут призраки.
– Неужели? Превосходно.
Поначалу наше путешествие шло гладко. Инкские дороги были ровными, прямыми и прекрасными, на них часто встречались почтовые станции и постоялые дворы, где можно было сменить лошадей и мулов или заночевать за небольшие деньги. И это было очень кстати, так как, несмотря на разгар лета, ночи в горах были очень холодными. Мальчики сказали, что зимой здесь еще холоднее. Странный климат. Днем стояла жара, поэтому поначалу мы расстегнули и приспустили сюртуки, но быстро поняли свою ошибку: за пятнадцать минут на свирепом солнце обгорели даже мои ладони. Тяжелее всего приходилось бледнокожему Клему. Трава на равнинах высохла, а местые фермеры по непонятным мне причинам выжгли огромные участки, так что холмы вокруг нас покрылись желтыми и угольно-черными полосками. Как только мы оказывались в тени, на постоялом дворе или под голыми ветвями изогнутых деревьев, то начинали сразу же мерзнуть. Будучи в самой плохой физической форме среди всех остальных, я начинал дрожать от холода уже через несколько минут. Тем не менее все это скорее развлекало, чем доставляло серьезные проблемы, – пока мы не добрались до озера Титикака…
Там, на высоте двенадцати тысяч футов над уровнем моря, я тоже ощутил влияние высоты – неприятное давление в ушах, словно кто-то пытался продавить перепонки внутрь. Города становились беднее и попадались все реже. Остановки перестали приносить облегчение. Повсюду виднелись руины добротно построенных зданий: каменные арки с разрушившимися опорами, многие из которых теперь вели в никуда, а некоторые – к воде, где укутанные в шкуры люди передвигались на лодках и плотах из тростника. Все, что инки сделали для развития местной экономики, осталось в прошлом.
Жители Арекипы, где осталась Минна, лучились здоровьем, на озере же все выглядели болезненно. Местые не отличались высоким ростом. Самые бедные – те, кто подметал дворы обветшалых постоялых дворов, – были и вовсе крошечными. Некоторые женщины едва доставали мне до ребер, даже Клем рядом с ними смотрелся великаном. Мы угощали людей в постоялых дворах, сорили деньгами, но вряд ли чем-то серьезно помогли. Я почти разозлился на местных, потому что им было бы гораздо проще перестать терпеть такие условия, собраться и найти более приятные места для жизни. Очевидно, что-то удерживало их здесь – законы или родственники, – но на разруху и нищету было тяжело смотреть. Наверняка тут были умные люди вроде Синга, которые могли бы стать хладнокровными торговцами-миллионерами, но они были слишком заняты плетением идиотских плотов из тростника. При этом рядом, за горами, простирались амазонские джунгли, и никто из местных не догадался заняться торговлей древесиной. Три достойных плотника и один умелый торговец организовали бы все за месяц, но отчего-то было понятно, что в этом месте этого никогда не произойдет.
Я не сразу понял, что отчасти виной нашему раздражению была высота. Она вызывала вязкую и отравляющую мигрень, но хуже нее было то, что даже ходьба на пару ярдов теперь ощущалась забегом на сотню. Когда я просыпался по ночам, сердце билось так, словно я убегал от смертельной опасности. А Клем чувствовал себя и того хуже. Так что мы оба были постоянно истощены, даже по утрам, а ничто не затягивает путешествие так сильно, как усталость, из-за которой не хочется смотреть по сторонам.
